Неизвестно - Якушев Место, где пляшут и поют

— Ну и что? — с надеждой спросил Сундуков.

—Что-что? Вот и то! —передразнил Митрохин. —Устал я с твоими корешками разбираться! —Однако, тут же расплывшись в улыбке, с удовольствием признался: —Ну и наваляли мы им! Васька, брат мой, тот ведь вообще дикий —в армии чемпионом округа по самбо был, ему цель покажи — пока не убьет, не отступится! Я его еле удержал, а то бы три трупа —как минимум! Именем племяша заклинал! Но душу дал отвести —он из ихнего “Форда” аккумулятор вырвал и этим же аккумулятором ихнее ветровое стекло высадил — к чертовой матери! И рулевое оторвал! Тогда только успокоился маленько…

— Слушай, сосед, — робко сказал Сундуков. — А ведь это бандиты были!

Митрохин прищурился, усмехнулся и покачал головой.

—Хороший ты мужик, Алексеич, —покровительственно заметил он. —Но как пацан, ейбогу! Да неужели Митрохин бандита от простой шпаны не отличит? Разве бы я с бандитами связался?! Да ни за что! Мне мое здоровье дороже. А шпану твою дешевую гонял и гонять буду —учти! Чтобы и духу их здесь не пахло! И даже не приваживай -бесполезно! Митрохин посмотрел на обмякшего Сундукова, полез в карман за сигаретой и добродушно прибавил:

— Одним словом, бутыль с тебя, Алексеич!

— Это ладно! — сказал Сундуков.

Стремительно и бесплодно промчалось лето. За окном опять свистел ветер и летели отмершие листья. Они покрывали ковром территорию больницы, мокли под дождем и превращались в грязь. Наступала пора итогов и субботников. Одно было радостно -Митрохин не соврал, и плешивый оператор Паша сгинул, будто его и не было. Его исчезновение позволило Сундукову расплатиться с Доминиканской Республикой. Долларами, разумеется. После этого его замучили угрызения совести, и Гущин был вынужден на него наорать, объяснив, что, в конце концов, Сундуков —друг, Григорий -брат, а деньги — прах. Сундуков не был в этом полностью уверен, но смирился. К счастью, младший Сундуков тоже притих. Единственное, на что решился в новом учебном году -намертво заклеил каким-то составом двери в учительской. Но прямых доказательств не было, и дело спустили на тормозах. У жены Сундукова обнаружилась опухоль в животе, и он все лето водил ее по знакомым врачам, леденея от бабьих слез и предчувствия беды. Опухоль признали доброкачественной, но жене уже было все равно. Она резко и необратимо постарела, перестала звать Сундукова придурком и ежедневно плакала. На операцию она никак не могла решиться. Сам он тоже сдал —сквозь побитые кудри уже недвусмысленно проглядывал голый розовый череп, лицо коробилось и смеялось от морщин, а синева в глазах приобрела тошнотворный оттенок снятого молока. Он отвык даже от бесплодных мечтаний, и место, где пляшут и поют, больше не давалось ему. Взамен память подсовывала ему видение ночной площади, изумрудного электрического желе и гнусный мотивчик “Гули-Гули”. Иногда что-то являлось ему во сне -тревожное и, наверное, прекрасное, но, проснувшись, он не мог ни черта вспомнить и таращился в темноту, кроме тоски и сожалений ничего не ощущая. На работе тоже не обошлось без чудес. Совершенно неожиданно сгорел Василиск —он был разжалован из замов и переведен в кабинет медицинской статистики. Теперь он занимался тем, что бродил по отделениям и горячо объяснял каждому встречному, что никогда и не хотел быть замом.

И так же неожиданно в конце лета на его месте возникла юная Светлана. Странным образом она не казалась теперь такой уж юной —вместе с должностью ей словно набросили лишних лет десять. Впрочем, ходили слухи, будто она вышла замуж за

большого человека, а такие вещи даром не проходят —в смысле способствуют ускоренной зрелости. Кто был этот счастливый муж —никто в точности не знал, но, что он большой, сомнений не было —в больницу Светлана приезжала на “Мерседесе”. Она приобрела привычку не здороваться и не разговаривать по пустякам. Такое поведение необыкновенно дисциплинировало коллектив. Приказы нового зама не оспаривались —любой спорщик просто получал предложение увольняться. Ее прозвали Жабой. Идею, кстати, подал Гущин, как-то глубокомысленно заметивший, что подобные превращения в традициях русских сказок -только там жаба превращается в красавицу, а в данном конкретном случае все вышло как раз наоборот. Сундуков нового зама избегал, для чего, собственно, не требовалось особых усилий. Странное приключение, случившееся чудесным майским днем, похоже, и в самом деле, оказалось только сном, но таким ли уж прекрасным -Сундуков не был теперь уверен. Он махнул рукой на свои неуловимые сны.

В конце октября опять был субботник, и, вдоволь навозившись в грязи, Сундуков с Гущиным возвратились в кабинет, чтобы привести себя в порядок. Рабочий день подходил к концу. На улице было пасмурно, ветрено и припахивало зимой.

— Эдак и снег пойдет, — с тревогой предположил Сундуков, глядя в окно. От холода у него посинели нос и губы.

—И пойдет —ничего хитрого! —откликнулся Гущин, отмывавший под краном руки. -Газеты обещают вторжение арктических масс!

—Масс —в глаз, —тупо срифмовал Сундуков. —Я не хочу масс. Я мерзну. На мне мало жира…

—Не горюй! —сказал Гущин, тщательно вытирая руки махровым полотенцем. —Завтра зарплату за июнь дадут. Купим тебе жиру. На зиму… —он приблизился к зеркалу и, нахмурясь, извлек из бороды какую-то щепочку. —Удивляюсь я! Субботников было —не перечесть, а мусора не убывает! Вот теперь и в бороде завелся… —Он предостерегающе поднял палец —по коридору кто-то шел неуверенными, спотыкающимися шагами. —Это Зоя теперь так ходит, —сказал Гущин и крикнул в ответ на деликатное постукивание в дверь: — Входи, Зоя!

И Зоя вошла. От нее привычно пахло йодом и ветром, но это было все, что осталось от прежней Зои. Извиняющаяся улыбка не сходила теперь с ее лица. Говорила она негромко, осторожно подбирая слова, и соглашалась с любой глупостью. Самую замечательную часть своего тела она всячески маскировала —носила огромные бесформенные кофты и сильно сутулилась. По ее мнению, подчеркивать формы при новом начальстве было бы предосудительно. Она даже была уверена, что рано или поздно именно за бюст ее и уволят.

— Здравствуйте, мальчики! — сказала Зоя застенчиво и смолкла.

За сегодняшний день она здоровалась с ними уже третий раз, и это развеселило Гущина.

— Заходи, Зоя! — скомандовал он. — Третьей будешь!

Зоя понимающе захихикала, а потом, помявшись, спросила с непонятной тоской: — А вы уже домой, Иван Иваныч? Гущин коротко взглянул на нее. — Да рабочий день вроде закончился? Зоя покивала согласно, вздохнула и присела на стул. —А я что говорю? —преданно глядя на Гущина, сказала она. -Людям отдых нужен. А тут

— свою работу делай и — на субботники… Василь Сергеич вон тоже — бегает сейчас, девчат собирает. Да разве соберешь —сознательности-то уже той нет… Это мы, бывало… А эта, королева ваша —высоко взлетела —слушать никого не хочет —ни один не уйдет, пока не закончит! Все на субботник! А сама когда ходила?!