Неизвестно - Якушев Место, где пляшут и поют

—Вас не поймешь, —сказал я с обидой. —Одному не нравится, что я его опозорил, другому не нравится, что мало опозорил! Вы не видите тут некоторого противоречия?

—Никакого противоречия тут нет! —заявил Сундуков, наскоро выпивая рюмку водки. -Флягину, может быть, и нравится, когда его позорят. Он такая же скотина, как и ты. А я человек старомодный, если хотите. Я дорожу репутацией… И, между прочим, я нормальный семьянин! Любовь мне какую-то приписал! Плевал я на любовь! Меня деньги интересуют, мне семью надо кормить!

— Вот здрасьте! — ядовито сказал я. — Именно об этом и книга. О неспособности таких, как ты, любить, да, кстати, не только любить, а вообще… Это такой тип человека, который не способен больше к социальной адаптации, потому что все чувства и желания в нем отмерли и он давно махнул на все рукой… Я знаю, что ты не способен сняться даже в порнофильме —об этом и написал. Просто немного сгустил краски… Флягин меня поддержал.

—Между прочим, это точно! Допустим, перестаешь ты слушать музыку —у тебя атрофируется слух, перестаешь бегать по бабам —атрофируется сам знаешь чего, перестаешь делать зарядку —превращаешься в кисель, а потом вообще становишься клиническим идиотом…

Сундуков посмотрел на нас затравленным взглядом -подвергшись атаке с двух сторон, он сразу почувствовал себя неуютно.

—Сами вы идиоты, —неуверенно сказал он. —И герой твой идиот. И, между прочим, совершенно на меня не похож… -Сундуков решил придать своим аргументам объективности и милостиво добавил: —Вот Василиск получился как живой, ничего не скажу!

Флягин опять засмеялся.

—Это потому, что Василиск здесь отрицательный герой, -разъяснил он. —Если бы ты в книге был выведен как злодей -ну, там, допустим, вставлял бы моторчики в мертвые тела

и заставлял их по ночам грабить ювелирные магазины —ты бы тоже выглядел убедительно, а книга получилась бы — пальчики оближешь!

Услышав такую удивительную трактовку, я потерял дар речи, и Сундуков воспользовался этим, чтобы нанести ответный удар. Он сказал:

—Тебе, Флягин, самому бы вставить моторчик в одно место! Про тебя-то написано как раз верно — бабник и без царя в голове! Это он еще не всех твоих баб упомянул!

—А он, кстати, не может писать про женщин, —безжалостно сказал Флягин, разливая остатки моей водки. —Образы женщин в произведении —неубедительны. Все они какието одинаковые и бледные… А поступки их вообще ничем не мотивированы. -Он ткнул в мою сторону пальцем и спросил: —Ну с чего ты взял, что красивая девушка из высшего, так сказать, общества вдруг кинется на такого пентюха, как Сундуков? Да ни в жисть не кинется, надень он хоть два новых костюма сразу! Сундуков после этого заключения покраснел, как рак, и поглядел на Флягина с ненавистью.

—Да куда нам до таких кобелей, как вы-с! —сказал он напряженным голосом. Флягин пожал плечами.

— Ну, так ведь это правда, Сундук! — убежденно заявил он.

—Ну, так и пошел бы ты на…! —зло сказал Сундуков, с наслаждением вворачивая непечатное словцо.

—А не пойти ли тебе туда самому? —немедленно поинтересовался Флягин, недобро щуря глаза. Поняв, что литературный диспут зашел в тупик, я выгнал их к чертовой матери. Моя решительность предотвратила драку, но агрессия прототипов вновь переключилась на мою персону.

— Критики не любишь! — кричал Сундуков, спускаясь по лестнице.

— Взбесившийся графоман! — вторил Флягин.

— Идите-идите, — напутствовал я. — Уроды плюшевые!

Торопясь убрать до прихода жены посуду, я размышлял о провалившемся эксперименте. Даже представить было невозможно, насколько некомпетентными окажутся суждения этих сапожников! Напыщенные ничтожества, глупые замечания которых способны вызвать только интеллектуальную изжогу! Женщины у меня, видишь ли, одинаковые!

Ну, одинаковые. А что поделать, если автор именно такими и видит женщин? Да, женщин много, и в чем-то они различаются, но эта многовариантность напоминает крону дерева -тысячи листьев, непохожих в мелочах, —только вряд ли самый заядлый ботаник станет искать принципиальную разницу между листьями с одной смоковницы.

Вот насчет исчадий ада Флягин, пожалуй, был прав. Копни я поглубже, яви миру всю их подноготную —и все стало бы на свои места, и посмели бы они вякнуть! Прочли бы и умерли. От катарсиса. Всю ночь я ворочался в постели, перебирая в уме варианты сюжета —один другого заманчивее. Сундуков у меня, доведенный до отчаянья безденежьем, окончательно терял человеческий облик и приторговывал органами, которые вырезал у вверенных ему покойников. Флягин растлевал малолетних, а по ночам воровал картошку на огородах. Все было в моей власти. Я превращал их в парочку гомиков, промышляющих продажей ртути, которую они добывали на родном флягинском заводе. Загнанные в угол, чтобы не попасться с поличным, они с безумным смехом выливали эту ртуть на территории детского садика.

Они устраивали оргии на городской помойке и пили технические жидкости, заедая арбузными корками. Они спали в подвалах и оправлялись в городских скверах на глазах у юных мам, выгуливающих невинных младенцев. Под утро они уже сбывали разведке Моссад фотографию железнодорожного моста, которую сделали “Полароидом”, который принадлежал одинокой старушке-учительнице, которой они перерезали горло осколком пивной бутылки. Я заснул перед самым рассветом, измученный, но счастливый.

А днем позвонил некто, отказавшийся назвать имя, и напряженным голосом осведомился:

— Это вы, что ли, тут книжку написали?

— Ну, написал, — ответил я. — Именно тут.

— Так, это… Совесть должна быть… — не совсем твердо заявил звонивший. — Что, неправда?

— В каком смысле? — спросил я без интереса.

— А в таком! —задиристо выкрикнул собеседник и, шмыгнув носом, оскорбленно спросил. — Где это вы видели, чтобы начальника ветром сдуло?

—Это гротеск, полет фантазии, —пояснил я. —Начальство везде сует нос, и от этого бывают беды: его может дернуть током или, скажем, на него просыплется порошок неизвестного происхождения —из поврежденной тары… Такие случаи сплошь и рядом. Да и насчет ветра не все так уж ясно… В природе встречаются разные аномалии. Достаточно поглядеть, что выделывает ветер в горах Каппадокии!

—Вот вставят тебе клизму! —мечтательно сказал некто и захихикал. —Будет тебе аномалия! Капитальная будет аномалия!

—Это Василиск, что ли? —догадался я. —А что —по телефону? Зашел бы —по рюмочке бы, а?

Собеседник долго и мучительно безмолвствовал —видимо, ответ стоил ему немалых усилий.

— Я не пью! — гордо сказал он наконец и повесил трубку.

Он мог и не звонить. Я вдруг понял, что повесть интересует меня не больше, чем прошлогодний снег. Мне стало все равно. И речи не могло быть о зловещих метаморфозах сюжета. Я вообще устыдился, что вторгся в частную жизнь впечатлительного Сундукова, и без того нелегкую.