Неизвестно - Шелест Да не судимы будете

Прибыл иг мы в Изюм, явились в окружной военный комцсса- риат, там йрочли содержимое пакета, который мы привезли из школы, развели руками и сказали: «Да, действительно произо­шло недоразуме1ше. Вы свободны». Но нам от этого не было легче. Пошли в окружком ВКП(б) определяться на работу. Шеховцов возвратился в Боровский район, его место профсоюз­ного «деятеля» еще не было занято. А мое место секретаря райкома комсомола уже было занято: только недавно туда послали человека и потому мне возврата на прежнее место работы не было. Начал было уже сам думать, куда же мне определиться, но тут я встретил Крумгольц, нашего школьного преподавателя политэкономии. Она уже работала завкультпро- пом окружкома партии. Я ей рассказал все свои злоключения, и она, успокоив, предложила зайти к ней. Когда я на следующий день пришел в окружком, Крумголец предложила мне учиться. Я даже не спросил гт^е учиться, так обрадовался: «Да, очень хочу». Крумголец повела меня к Рудковскому. Рудковский был секретарем окружкома. Старый коммунист, шахтер, очень хо­роший человек, он пользовался громадным авторитетом и ува­жением среди всего населения округа. ]^дковский тоже пореко­мендовал ехать учиться в Харьков в трехгодичную партийную школу имени Артема. Состоялось решение окружкома с на­правлением меня на учебу. Получил документы, коман­дировочные, поблагодарил ]^дковского и Крумголец и уехал в Харьков держать экзамены.

Спустя почти 40 лет, в 1970 году, мне пришлось встретиться в Ворошиловграде на партийном активе с Рудковским. Он был уже давно на пенсии и совершенно слепой. Мне впоследствии рассказали, что он перенес сильные гонения во времена культа Сталина. Встреча и беседа у нас с Рудковским бьша радостной и теплой, как отца с сыном, тем более что Рудковский был моим поручителем при вступлении в партию. Он не мог меня видеть и при всем активе прямо на сцене, а в зале присутствова­ло 1200—1300 человек, попросил разрешения своими руками ощупать мое лицо и плечи. Трогательно это было, вместе с этим и грустно. После этого он сказал: «Теперь я знаю, какой ты есть». Этой встречи я не забуду до конца своих дней.

Экзамены выдержал хорошо и приказом по школе был зачислен студентом. Здесь состав курсантовчггудентов более солидный: секретари райкомов партии, секретари горкомов, работники окружкомов партии, секретари окружкомов комсомола, председатели РИК, хозяйственные работники. И возраст солидный — есть «дяди» до 50 лет. Я и тут, как и в Изюмской совпартшколе, самый молодой, хотя тут все члены партии. Учеба поставлена на более высокую ступень. Начинаем зани­маться по первоисточникам: трудам В. И. Ленина, «Капиталу» К. Маркса. Углубленно изучаем историю, в том числе и исто­рию французской революции, философию, политэкономию, экономическую и физическую географию, литературу, матема-' тику, физику, химию и даже немецкий язык — тогда он был особенно в моде. Нагрузка в учебе большая, приходится рабо­тать много, даже вечерами. Помогают консультации преподава­телей. Кое-кому приходится очень трудно. Начался даже отсев из школы по неуспеваемости. Я постепенно втягиваюсь в учебу, и дела мои идут неплохо. По всем предметам иду ровно, нахо­жусь на хорошем счету. Меня избирают членом бюро школьно­го комитета комсомола, начинаю постепенно втягиваться в об­щественную работу.

Секретарем партийного комитета школы был избран Сторо­женко, лет 45, хорошо подготовленный, до школы он работал агитпропом в каком-то окружкоме партии. Он с первьк дней моего прибьП'ия относился ко мне как к младшему брату. Он-то мне и сказал по «секрету» неприятную новость: из Боровского района на меня пришла анонимка, что, будучи там секретарем райкома комсомола, якобы я посягал на честь девушки-комсо­молки, которая работала в райисполкоме машинисткой, а в по­рядке комсомольского поручения в РК ЛКСМУ печатала цирку­ляры, протоколы, письма. Имя этой девушки было Клава, это была близкая подруга Веры Колисниченко. Я впервые в своей жизни тогда столкнулся с подлостью и клеветой, сильно пере­живал, хотя и знал, что это какой-то наговор, но как все это объяснишь, и тем более, что все это было накануне предстоя­щей чистки партийных рядов Послана была комиссия на место, разобрались. Выводы: «Клевета, вернее говоря, шутка». Хорошая шутка!..

На курсы библиотекарей из Боровой приезжала Вера Колис­ниченко. У меня с ней были самые хорошие, теплые, товарище­ские взаимоотношения. При встрече мы обстоятельно погово­рили о комсомольских делах й Боровском районе, о товарищах, с которыми мне приходилось работать. Я ей рассказал, что на меня из Боровой написана была анонимка, и что на место, выезжала комиссия для проверки. Ничего, конечно, не подтвер­дилось, но мне все же интересно знать, кто же эту клевету написал? Вера мне ответила, что из комиссии товарищи с ней тоже разговаривали. Все комсомольцы подтвердили, что это клевета. А анонимку написала сама Клава, машинистка райко-

ма комсомола, это она сама сказала Вере после отъезда комис­сии, а сделала она это «в порядке шутки». Я сказал, что такими вещами шутить нельт — эта «шутка» стоила мне много нервов.

1930 год. Всем курсом школы едем на практику, но в разные места. Наша группа проходит практику вначале в Волчанском районе Харьковского уезда, а затем в селе Русская Лозовая, что в 20—25 километрах от Харькова. Хорошо подружились с ме­стными учителями.

Были рождественские святки. Зима стояла снежная и холод­ная. Как-то стало нам известно, что на льду большого озера готовится кулачный бой. Руководителем нашей практики был какой-то «ортодокс». Собрал нашу группу, а нас было 16 человек, и, поставил перед нами задачу: не допустить кулачного боя — этого «варварского побоища». Рано утром мы вышли на место предполагаемого кулачного боя. Все было спокойно. Но чуть поднялось солнце, как на льду появились две группы подростков, человек по 20 с каждой стороны, и началась «ку­лачная свалка». Мы для подростков были уже великовозра­стными «дядями», и на первых порах наше вмешательство как- то локализовало кулачный бой между подростками. Но вот появились ребята постарше, и уже с обеих сторон человек по 40—50. Мы снова попытались не допустить кулачного боя, но нас «вежливо» предупредили, чтобы мы не вмешивались, если не хотим, чтобы и нам перепало. Через некоторое время на льду было уже человек 300—350, и пошли «стенка на стенку». Среди дерзоцихся были и солидные бородачи. Завязался настоя­щий кулачный бой. Немало уже лежало «бойцов» на льду, некоторые постепенно уползали с «поля боя». Я впервые в сво­ей жизни видел кулачный бой, и он на меня произвел большое впечатление, хотя и сам был далеко не из смирных, и не один раз приходилось участвовать в драках, защищать свою честь, гордость и достоинство.