Неизвестно - Яковлев А. Сумерки

Наша нацеленность на постепенное создание платформы кардинальных изменений, на обновление жизни требовала крайней осторожности и тщательной обдуманности всех сло­весных формул, практических шагов и их последствий. С этой точки зрения моя записка Горбачеву в декабре 1985 го­да, которую я опубликовал в начале книги, была едва ли осу­ществимой в начале Перестройки. Впрочем, сегодня никто этого знать не может. В том, что писал тогда, был убежден. Теперь же, сочиняя доклады, я все время держал себя под прицелом собственной цензуры.

28 июня — 1 июля 1988 года состоялась XIX Всесоюзная партконференция. За два истекших после XXVII съезда года обстановка изменилась кардинально. Эффективно заработа­ла гласность, значительно расширившая пропасть недоверия между правящим номенклатурным классом и подавляющей частью народа. Политически активная часть общества забур­лила всевозможными инициативами. Создавались дискусси­онные клубы, различные неформальные объединения, на­родные фронты, комитеты содействия Перестройке. Впер­вые публично заговорили о многопартийности, радикальной переналадке экономических отношений. Публикация «Тези­сов ЦК КПСС» к этой конференции обнажила то, что было очевидно прежде лишь немногим: разномыслие в партии фактически привело ее к расколу на антиперестроечные и реформаторские силы. Если бы в то время фактический рас­кол в партии был оформлен организационно, то история страны пошла бы совсем по другому пути. Если бы...

Скажу так: итоги конференции в значительной мере разо­чаровали всех — и правых, и левых, и центристов. И это не­смотря на достаточно содержательную дискуссию и прогрес­сивные для того времени резолюции.

Особенно мне дорога резолюция «О гласности». Я был председателем комиссии, избранной конференцией для вы­работки этой резолюции. Предлагать ее собравшимся при­шлось тоже мне. В итоге появился документ, которым я горжусь. В нем утверждалось, что гласность — это форма «всенародного контроля за деятельностью всех социальных институтов, органов власти и управления», что гласность де­монстрирует «открытость политической системы общества». Без гласности нет демократии. Практически резолюция о гласности — наиболее прогрессивный и демократический документ тех времен. А может быть, и единственный.

Осталось в памяти выступление Виталия Коротича. Дело в том, что в «Огоньке» была опубликована статья о коррупции в высших эшелонах власти, в частности в ЦК КПСС. Такого поворота номенклатура стерпеть не могла. На конференции потребовали объяснений, вытащили Коротича на трибуну. Виталий точно сориентировался в обстановке. Он не стал за­дираться, отвечать на выкрики, появление статьи объяснил тем, что хотел помочь руководству партии в борьбе со взя­точничеством и прочими безобразиями. А в конце выступле­ния передал Михаилу Сергеевичу папки с документами. Это был эффектный ход — всех разбирало любопытство, что там, в этих бумагах. Уж не о них ли, родимых?

XIX партийная конференция своей открытостью, демо­кратизмом ускорила процесс формирования новой полити­ческой культуры, вызвала цепную реакцию диалога, свобод­ных дискуссий о будущем страны. Конечно, для многих подобное было неожиданностью, ведь страх — отец нетер­пимости, слишком долго властвовал над людьми, сжигая со­весть и деформируя сознание.

Предвыборная парламентская кампания, начавшаяся в конце этого же, 1988 года, привела к дальнейшей радикали­зации общества. Возникла необходимость уточнения перво­начального плана Перестройки, более глубокой, чем пред­полагалось, вспашки сложившихся экономических и поли­тических оснований жизни. Сам по себе факт, что каждый гражданин может выдвинуть себя кандидатом в депутаты, предложить свою программу развития, не совпадающую с планами правящей партии, — очевидное свидетельство пе­ремен.

Незаурядным событием того времени явилась встреча Горбачева с высшими иерархами Православной церкви. К сожалению, наша общественность, пресса, часть интелли­генции не сумели по достоинству оценить глубину сдвига в политической истории СССР, вызванного этой встречей, а затем торжественными мероприятиями, связанными с тыся­челетием Крещения Руси. Понятно, что я как непосредствен­ный куратор идеологии (сектор по религии находился в моем ведении) принимал в этом прямое участие. В сущности, эти события означали легализацию дореволюционной религиоз­ной культуры в истории России.

Восстановление оборванных со времен октябрьской контрреволюции связей с прошлым России шло одновремен­но по многим линиям. Первопроходческим событием можно считать и решение о переиздании классики русской филосо­фии. Когда я по своей инициативе внес это предложение, честно говоря, не надеялся, что оно будет принято. Но Миха­ил Сергеевич поддержал его. Меня к этому предложению привела идея, что появление в духовном обращении высших достижений общественной мысли России заметно расширит рамки социального мышления и духовности. Я верил, что этот шаг избавит вступающие в жизнь поколения общество­ведов, социологов, историков от интеллектуальной зашорен- ности, позволит им понять внутреннюю логику развития рус­ской философии и взглядов на мир. Когда обществовед чув­ствует за плечами мощные по своей нравственной силе умы Соловьева, Флоренского, Бердяева, Булгакова, Франка, Лос- ского, Ильина и др., он не может не думать и не жить душой.

Меня часто обвиняют в разных, мыслимых и немысли­мых, грехах. Оправдываться считаю примитивным занятием. Однако проблемы духовной жизни (история культуры, рели­гии, философия) выходят за рамки личных переживаний и размышлений. Поэтому и считаю необходимым напомнить эти факты всяким придуркам из стада фашиствующих боль­шевиков, назойливо обвиняющих меня в русофобстве. Ины­ми словами, большевики уничтожали религию, крестьянство, свободу, все партии, запрещали издавать великие произведе­ния по философии и культуре, а их авторов изгоняли из страны, а я, вместе с другими «русофобами», активно восста­навливал духовное наследие страны.

Хотел бы также напомнить, что все начинания 1988 года, направленные на преодоление одномерной сталинской иде­ологии, сковавшей на десятилетия мысль и душу народа, вы­явили активное сопротивление идеологических противников нового социального мышления, плюрализма в духовной жиз­ни. Эти люди всю жизнь видели свой долг, смысл работы в том, чтобы «бороться» и «разоблачать». В новых условиях у них не оказалось ни знаний, ни культуры, чтобы в открытом и честном споре отстаивать свои убеждения.

Особая партийная общественная «наука», получившая мо­нополию на истину, не хотела и не смогла примириться с но­вой, невыносимой для нее ситуацией. Большинство из этих ученых привыкло получать деньги за удушение мысли, а по­тому они в силу своей «идеологической озверелости» ока­зались просто не в состоянии заниматься нормальным на­учным творчеством. С моей же точки зрения, только осво­бождение от государственной историографии и может восстановить правду о России, которая является единственно достойной платформой идеологии свободы. Я не скрывал этих взглядов, а потому и был обвинен в отступничестве от неких «истин», тех самых, которые всегда были бесстыдным предательством свободной общественной науки.