Неизвестно - Яковлев А. Сумерки

Конечно, могут быть найдены какие-то оправдания. Но, Михаил Сергеевич, нельзя, мне кажется, не видеть, что пра­вительство действительно уже не в состоянии восстано­вить доверие парламента и страны. В этих условиях един­ственно правильным, по существу спасительным решением была бы его отставка и формирование в короткий срок ново­го правительства, возможно, с какими-то особыми полномо­чиями (переходное, чрезвычайное, на период стабилизации и т. д.).

Такая замена будет иметь смысл, как мне кажется, толь­ко в том случае, если будет решительно обновлен весь со­став нынешнего Совета Министров с резким его омоложе­нием. И самое главное — чтобы во главе его встал Ваш на­дежный соратник, способный получить кредит доверия в различных слоях общества, особенно в тех, которые сейчас наиболее активны политически.

Думаю, что таким человеком может быть Александр Ни­колаевич Яковлев. В пользу его кандидатуры ряд очевидных аргументов. В широких политических кругах, особенно после XXVIII съезда КПСС, его воспринимают как Вашу правую ру­ку. У него достаточно прочный авторитет во всем леводе­мократическом лагере, и с этой стороны ему явно будет оказана поддержка. А это означает, по крайней мере, смягче­ние конфликтных ситуаций с Верховным Советом России, Советами Москвы, Ленинграда и т. д. Думаю, положительно воспримет это и основная масса интеллигенции, включая прессу. Немаловажно и то, что приход такого правительст­ва позволит использовать более широко наметившиеся бла­гоприятные возможности для притока иностранного капи­тала.

Конечно, Александр Николаевич не отвечает традицион­ным нашим представлениям о премьере как человеке, кото­рый обязательно должен разбираться в современной техни­ке. Однако сейчас ведь как раз на этом посту должен быть не узкий технарь, а человек с широким политическим и эко­номическим кругозором, способный привлечь к себе лучшие интеллектуальные силы и смело пойти на назревшую рефор­му экономики.

Убежден, что такое решение внесло бы новый момент в развитие обстановки, позволило бы выиграть время, необхо­димое для перехода к рынку и подписания Союзного договора.

Независимо от того, каким будет Ваше решение по главе правительства, честно говоря, я просто не вижу никакого иного выхода, как самая безотлагательная смена кабинета. Для этого, кстати, есть и вполне резонные объяснения: пра­вительство не сумело выполнить данное им обещание, под­вергается критике и поэтому предпочитает уступить мес­то другому.

Я с большим уважением отношусь к Николаю Ивановичу и думаю, что он по размышлении воспримет это с понимани­ем. Более того, думаю, что это отвечает и его интересам: лучше сейчас перейти на какую-то другую хорошую работу, чем довести до того, что правительство официально полу­чит вотум недоверия.

Прошу прощения, что вторгаюсь в сферу высшей полити­ки, но я ведь всегда говорил Вам то, что думаю, и что, по моему глубокому убеждению, отвечает интересам пере­стройки».

Я догадываюсь, кто автор этой записки, но это всего лишь догадка.

Я уже писал, что у меня с Михаилом Сергеевичем были частые и откровенные разговоры на самые разные темы. Иногда — многочасовые и в неформальной обстановке. О положении в стране, прошлом и будущем, планах и людях, об искусстве и литературе. Мало сказать, что беседы носили доверительный характер, они были душевными, товарище­скими. Скажем, во время отпусков под южным голубым не­бом, где-то в горах вели мы неторопливые беседы, мечтая о том, какое в будущем должно быть государство. Мирное, но сильное своим богатством, освобожденное от засилья мили­таризма и экологических уродств. Мы говорили о том, что человек должен быть свободен, духовно богат, сам опреде­лять свою судьбу. Мы ходили по земле, но одновременно витали в облаках. Горячие монологи были искренними и оду­хотворенными романтикой, выражающей все самое возвы­шенное, что творилось в душе. Наши жены — Раиса Макси­мовна и Нина Ивановна, прогуливались обычно отдельно и старались не мешать нашим сумбурным разговорам. Они го­ворили о своих делах и заботах, о детях и внуках.

Путаюсь в мыслях, когда вспоминаю об этих беседах в го­рах и на берегу Черного моря. И волнуюсь. Я верил в сози­дательную суть наших бесед, верил с восторгом в душе и по­стоянно тешил себя надеждой, что все в жизни так и будет. А когда действия моего собеседника в каких-то случаях ока­зывались иными, я, внутренне не соглашаясь с ними, стыдил­ся прямо сказать об этом Горбачеву, ибо, как я думал, напо­минания о доверительно сказанном могли показаться преда­тельством нашей «черноморской раскованности».

Как правило, он замечал мою раздраженную реакцию на те или иные решения или особенно замшелые выступления других членов Политбюро. И при первом же случае старался объяснить свое молчание нежеланием ввязываться в спор по пустякам. Подобная доверительность, да и сам характер от­ношений в известной мере сковывали мою самостоятель­ность. Единственное, где я отводил душу, это в публичных выступлениях, в которых излагал свое видение Перестройки. Кстати, коллеги по ПБ не раз делали мне разные замечания, вежливые, разумеется, по поводу моих выступлений, ска­жем, в Перми, Душанбе, Калуге, Тбилиси, Риге, Вильнюсе и в Москве, но сам Михаил Сергеевич не сказал мне ни слова по этим выступлениям. Ни плохого, ни хорошего.

Если вернуться к общественным наукам, то уже упомяну­тый мною случай сильно поцарапал меня. На самом деле, без моего участия готовится всесоюзное совещание обществове­дов — преподавателей институтов. Организаторы, возглав­лявшие его подготовку, а это было окружение Лигачева, не сочли нужным даже посоветоваться, узнать мое мнение. Ог­раничились пригласительным билетом. Мне бы скандал зака­тить, а я снова смолчал. Поборов раздражение, я пришел на это совещание задолго до его начала и увидел кривые улыб­ки тех, кто рьяно продолжал отстаивать «чистоту» марксиз- ма-ленинизма, громил всякие посягательства на эту «чисто­ту». Вот видишь, не тебе поручили! Делай выводы! Смысл речей на совещании был достаточно однообразен: ревизи­онизм наступает, марксизм сдает позиции. ЦК потакает ре­визионистам, которые повторяют враждебные песни из-за рубежа. Мне было ясно, что серьезного разговора получить­ся не может. Мозги у некоторых участников если и были, то давно усохли, а поэтому не оставалось ничего иного, как же­вать воздух.

Посидев немного на совещании, я ушел. Бессмысленно молоть сгнившее зерно. Ни в коей мере не хочу преувеличи­вать свои возможности, но уверен, что, отстраняя меня от этого совещания, Горбачев упустил еще один шанс довести до огромной армии обществоведов, продолжающих влиять на сознание студенчества, концептуальное содержание Ре­формации. Одно из двух: или боялся, или не хотел.