Неизвестно - Яковлев А. Сумерки

Еще до этого совещания я выступил в Академии наук СССР с резкой критикой догматизма, что было расценено ортодоксами как посягательство на сам марксизм. В целом выступление на этой встрече, организованное Геннадием Ягодиным, министром образования, получило положитель­ный резонанс. Хотя если посмотреть на это выступление с позиций последующих лет, то оно ничего нового из себя не представляло. Но в условиях, когда принцип развития был заменен борьбой «за чистоту», критика догматизма резала фундаменталистам уши.

Подобное же раздражение я испытал и в случае с обще­союзным совещанием работников народного образования. Но туда я просто не пошел.

Когда сегодня я рассказываю друзьям о всех этих эпизо­дах, они обычно говорят: «Не переживай! Не поручив тебе официальных докладов, Горбачев фактически уберег тебя от банальной болтовни о Ленине и революции, от похвал раз­ным достижениям». Это верно. Мне действительно повезло в этом плане. Но тогда все это выглядело по-другому. Да и Гор­бачев меньше всего заботился о моей «политической девст­венности». Он еще и сам не знал, в чем таковая состоит. Тог­да он просто играл, наслаждался маневрированием, полагая, что играет по-крупному.

А если уж совсем начистоту, то должен признаться, что ждал от него серьезных поручений, особенно в сфере обще­ственных наук, ибо в то время у меня накопилось немало вопросов, касающихся общественной теории, в частности по проблемам революции, о соотношении объективного и субъективного в истории, о мифологизации исторического процесса, об истоках общественных деформаций, состоянии и развитии общественных наук на Западе и много других. Хочу, однако, повторить: несмотря ни на что, я всегда нахо­дил какие-то детские аргументы в оправдание решений Гор­бачева. Но, выгораживая его, я «убегал» от самого себя.

С нарастанием проблем, трудностей и противоречий в хо­де Перестройки, кризисных тенденций в партии, государстве и обществе, на мой взгляд, достаточно заметно обнажались и психологические проблемы самого Горбачева. Проще ска­зать, он, конечно, ожидал, что впереди предстоят серьезные трудности, но гнал от себя мысль, не сумел до конца пове­рить, что военно-промышленный и аграрный комплексы, си­ловые структуры, а главное, аппарат партии по своей приро­де не будут его сторонниками в реформах. Более того, они встанут на путь скрытого или открытого саботажа. Вот здесь-то ему явно не хватало решительности, но решитель­ности в преодолении самого себя.

Не берусь судить о первых годах его работы в ЦК, меня тогда не было в Москве. Но уже в начале 1980-х о Горбачеве пошла молва как о будущем лидере новой формации. Молву принимали всерьез, прежде всего те, кто по разным причи­нам симпатизировал Горбачеву и поддерживал его; но и те, кто видел в нем конкурента. Думаю, что в быстром формиро­вании подобных предположений немалое значение имело то необычное, что было в поведении Горбачева, в стиле его об­щения с людьми. Но решающую роль сыграли и те ожидания перемен, которые находили выход в мечте о новом лидере, который мог бы повести страну в XXI век. Однако подавать сигналы из-за спины первого лица (а ими были в то время Андропов и Черненко) — одно дело, придя же к власти, ли­дер перестает быть «подающим надежды», который знает не­что особенное, недоступное другим.

В марте 1985 года Михаил Сергеевич был пересажен из класса «Легенда» в класс «Лидер». Тем самым миф обрел жи­вую форму, переселился в простого смертного, на которого история возложила тяжелейшую из тяжелейших миссий. И здесь его подстерегали самые серьезные опасности. По должности он поднялся почти до небес, дальше некуда. Это создавало иллюзию всемогущества, но только иллюзию. На самом деле все обстояло далеко не так. Горбачев оказался в окружении людей гораздо старше его, опытнее в закулисных играх и способных в любой момент сговориться и отодви­нуть его в сторону, как это произошло, например, с Хруще­вым.

Конечно, возможности руководителя партии и государст­ва, особенно такого, каким был СССР, чрезвычайно велики. Но в то же время власть лидера жестко канонизирована: он лидер до тех пор, пока отвечает интересам наиболее могуще­ственных в данное время элит и кланов. Как только эти ин­тересы всерьез задеваются, власть руководителя, какими бы рангами и достоинствами он ни обладал, может резко и бо­лезненно сузиться, упасть до нуля или привести к падению самого лидера. Горбачев, я думаю, отдавал себе отчет, что де­мократические реформы требуют смены политической и хо­зяйственной элиты. Не раз говорил об этом. Но освободиться от нее волевым путем он практически не мог. Политбюро на это не пошло бы, да и действующая когорта власти могла взбунтоваться на очередном пленуме ЦК. А опереться на лю­дей, стоящих вне номенклатуры, он побоялся.

Сегодня многие задаются вопросом: почему Горбачева до сих пор встречают за рубежом тепло и с уважением, а вот у себя в стране продолжают критиковать за все постигшие лю­дей тяготы, к которым он не имел никакого отношения или имел весьма отдаленное. Все это надо искать в том, что Гор­бачев тяжело наступил на интересы аппарата партии, сило­вых структур, хозяйственной мафии, военно-промышленно- го комплекса — номенклатуры в целом. Наступил, но не довел дело до конца в кадровом отношении. Вот они и отомс­тили ему, бросив огромные человеческие и финансовые воз­можности для его дискредитации. Он их как бы пожалел, а они его — в колодец.

Горбачев неплохо начал, если не считать решений по борьбе с пьянством и борьбе с нетрудовыми доходами. Осно­вательный политический идеализм (в хорошем смысле этого слова), помноженный на его непривычную тогда открытость, на понимание необходимости перемен, помог придать Пере­стройке мощный стартовый заряд. В весьма специфической обстановке личные качества Горбачева, такие, как умение играть на полутонах, стараться до последнего сохранить от­крытыми как можно больше вариантов решений, — все это объективно работало на Перестройку, на поиск путей и средств обновления. Именно так я оценивал обстановку пер­вых 2—2,5 лет. Ее специфику я тоже видел в спасительных компромиссах, учитывая психологию номенклатуры. Она знала, что в партии и стране всегда что-то реорганизовыва­ется. Принимаются решения о совершенствовании тех или иных направлений работы: идеологической и организатор­ской, системы управления, работы с кадрами и т. д., но ни­когда, скажем, районные власти толком не понимали, чего от них хотят. Как начало очередной кампании они встретили и Перестройку. Пошумят наверху, заменят вывески, может быть, и новых руководителей поставят, а дальше жизнь пой­дет своим чередом. Надо только переждать очередную суету, привычную толкотню в маленьких и больших коридорах власти.