Неизвестно - Яковлев А. Сумерки

Пятое. Революция открыла уникальную перспективу сво­бодного развития России. Временное правительство сделало немало для демократизации страны. Оно осуществило поли­тическую амнистию, сделало шаги к установлению 8-часово- го рабочего дня, провозгласило политические свободы, пол­ную веротерпимость. Свобода слова и собраний стала реаль­ностью. В послефевральские месяцы 1917 года необычайно быстро росли профессиональные союзы.

Встает мучительный вопрос, не менее актуальный и се­годня: почему же всего через несколько месяцев, уже осенью 1917 года, демократия, рожденная Февральской ре­волюцией, была сметена контрреволюционным переворо­том? Как мне представляется, самая большая беда, которая настигла Февральскую революцию, состояла в том, что Рос­сия была не готова к одномоментному повороту такого каче­ства, как кардинальная смена общественного и государст­венного устройства, особенно в условиях военной разрухи. Люди, обессиленные войной, гибелью кормильцев, нище­той, ожесточались, становились все более безразличными к чужому горю и чужой боли. Оставалась только надежда на чудо. И здесь лежит разгадка восприимчивости к разруши­тельной идеологии революционаризма, в том числе и боль­шевистской идеологии насилия.

Бывают в истории ситуации, когда и демократия становит­ся великой ложью, как и другие общественно-политические концепции. Я имею в виду ее толпозависимость. Большевики блестяще пользовались психологией охлократии, рабски вос­торженной и рабски покорной, но и беспощадной — как при захвате власти, так и после. В результате озверевшие нелюди жгли дворцы и усадьбы, грабили, убивали отцов и братьев в гражданскую войну, травили газами солдат и крестьян, дро­били черепа, топили в прорубях священников, сооружали из них ледяные столбы, зорко сторожили иванденисовичей на гулаговских вышках. Нет на земле такой антихристианской мерзости, которую бы ни вытворяла толпа, воодушевленная ненавистью и местью.

Вспомним, как Иван Бунин цитирует сказанное ему од­нажды орловским мужиком: «Я хорош, добер, пока мне воли не дашь. А то я первым разбойником, первым грабителем, первым вором, первым пьяницей окажусь...». Бунин назвал эту психологию первой страницей нашей истории.

Конечно, в революциях участвуют и альтруисты, и роман­тики, и просто порядочные люди. Их немало. Побеждающая революция обладает особым магнетизмом. Но и столкно­вение идеализма с уголовщиной становится неизбежным. Какие тут шансы у идеализма, насколько он, хотя бы психо­логически, готов к этой неминуемой схватке? А схватка не­минуема: сосуществовать, ужиться рядом невозможно, отка­заться добровольно от одержанной победы — тоже. Всего этого Россия хлебнула вдоволь — ив 1905—1907 годах, и в феврале 1917 года. Некогда было подумать, все взвесить, притушить эмоции и обратиться к разуму. Железный каток событий без разбора подавлял все на своем пути. Место вос­торженных эмоций и трезвого разума заняли нетерпимость и ненависть.

Но если в период, рожденный Февралем, подобная прак­тика необузданной дикости была антиподом целей и надежд революции, которая не сумела справиться с разрушительной психологией толпы, то октябрьская контрреволюция сделала психологию ненависти, мести и разрушения источником и опорой своей власти. Энергия общественного губительного раскола и противостояния стала питательной средой больше­вистской политики террора.

В условиях России, в которой всегда правили люди, а не законы, особое значение приобретает право. Правовое об­щество предполагает, что в нем утверждается безусловное верховенство закона, основанное на свободах и правах чело­века. Ключевым элементом является создание действенной и независимой судебной системы, способной противостоять чиновничьей власти на всех уровнях и принимающей окон­чательные правосудные решения на основании закона. Судья в российском обществе должен стать центральным и наиболее авторитетным должностным и общественным ли­цом, стоящим на страже прав и интересов граждан.

Почему я повторяю эти, казалось бы, достаточно извест­ные истины?

Прежде всего потому, что они крайне актуальны для ны­нешней России в качестве практических проблем жизни. Их обязана была решить еще Февральская революция. В этом состояло ее историческое предназначение. Реши она эти проблемы хотя бы частично, Россия сегодня была бы другой. Да и октябрьской трагедии не случилось бы. Но лидеры Фев­раля всего этого не ведали, не знали, а если и знали, то не сумели подчинить этим основополагающим принципам свою деятельность. В результате Россия была отдана на растерза­ние большевикам, которые швырнули страну в пропасть не­ограниченного господства тоталитарной власти и тоталитар­ной идеологии.

Сумасбродность Февральской революции нашла свое ос­новное выражение в митинговой демократии, очень часто перераставшей в горлопанство. Митинговали все и по самым различным поводам. Разные комитеты и советы иной раз за­седали круглые сутки. Царили бестолковость и демагогия. Брали верх самые горластые и самые наглые. Как и сегодня.

В этом часто видят рост народного творчества, и ничего другого. Но митинговщина, бесконечные собрания и дискус­сии имеют свой предел созидательности. Это блестяще дока­зали послефевральские дни. Митинги втягивали в обсужде­ние важных политических вопросов людей, которые не были готовы даже к поверхностному пониманию политических, социальных и экономических проблем. Однако резолюции, чаще всего крикливые и лишенные здравого смысла, оказы­вали свое влияние и на позиции партий, и на деятельность правительства. В такой ситуации популистская политика с ее крайним упрощением в оценках и решениях находила широ­кий отклик. В конечном счете митинги и собрания станови­лись важным орудием манипулирования сознанием масс в групповых интересах, действенным средством давления на правительство. В итоге крайне незначительная часть населе­ния, которую захватила эта стихия, во многом определяла политику, а в конечном счете — и судьбу страны.

Правомерен вопрос: насколько эти митинги, собрания вы­ражали настроения масс? История показывает — Февраль­ская революция тому яркий пример, — что и революцию, и контрреволюцию, в конечном счете, осуществляет в основ­ном политизированное меньшинство при пассивной позиции или полной апатии масс населения. Расширение митинговой демократии шло рука об руку с увеличением власти ирраци­онального. Сама техника бесконечных митингов, простые и доступные массам лозунги, в основном разрушительного ха­рактера, вели к вульгаризации и без того достаточно прими­тивного политического сознания.