Неизвестно - Яковлев А. Сумерки

Практически ни одна из политических сил не была заин­тересована в пробуждении взвешенного, ответственного от­ношения к тому, что происходит со страной. Никто не стре­мился развивать принципы демократии, лидеры мало заботи­лись об их практическом применении. Все кичились своей бескомпромиссностью. Никто не учил людей думать, но все учили ненавидеть. Дьяволизация противника, манипулирова­ние образом врага были характерны для всех политических партий того времени, особенно для левоэкстремистских — большевиков, эсеров, анархистов. Митинговая демократия несла в себе бациллы саморазложения, укрепляла идеологию нетерпимости. Революцию шаг за шагом заменяли бунт и анархия. Страна медленно вползала в хаос безвластия. Зако­нов, защищающих новую Россию, так и не появилось.

Февральская революция не только не укрепила здраво­мыслящий политический центр, но размыла его, тем самым подорвав основы стабильности. В России так и не нашлось силы, способной противостоять как самодержавной рестав­рации, так и вульгарной политике революционаризма. Все это создавало благодатные условия для перерождения демо­кратии в анархию. Политикам застилала глаза самонадеян­ность, мешало высокомерное отношение к практическим повседневным делам. Именно тогда получила распростране­ние практика «революционной целесообразности», которая была поставлена выше закона, что неизбежно вело к гибели демократии, готовило почву для большевистского экстре­мизма.

Иными словами, российское общество в целом не прояви­ло должной ответственности, чтобы эффективно использо­вать свободу. В значительной степени ее связывали с плана­ми достижения узкопартийных идеалов, но не с поисками согласия. Более того, в поведении партий господствовала крайняя нетерпимость к другим партиям и группам, причем даже одного политического среза. Наиболее разрушительной демагогией отличались большевики, привлекая тем самым на свою сторону социальное дно общества.

Почему в те далекие дни складывалась подобная обста­новка?

Временное правительство возглавили люди, которые при­шли к власти как бывшие оппозиционеры. Представители разных профессий — ученые, адвокаты, промышленники, банкиры, купцы. Некоторые из них разделяли социалистиче­ские убеждения, в основном народнического толка. Однако, оказавшись у руля государства, они быстро превратились в профессиональных политиков и с каждым днем отдалялись от тех питательных корней, от тех сил, которые выдвинули их на гребень политической борьбы. С каждым днем все глу­ше звучали для них голоса простых людей, ради которых они вроде бы и занимались государственной деятельностью.

Что еще важно подчеркнуть?

Бескровная, ненасильственная смена государственной власти в значительной мере исключала возможность граж­данской войны со всеми ее античеловеческими последст­виями. Это хорошо. Открывались заманчивые перспективы согласованных действий общественных сил, поскольку, как виделось, Февральская революция была революцией практи­чески всех классов и общественных групп. Но эти рассужде­ния были вызваны, скорее, революционной эйфорией, чем отражали реальные интересы различных социальных слоев общества, определявших суммарный пульс жизни. Общест­венного согласия во имя решения общих демократических задач так и не удалось достигнуть.

В результате к осени 1917 года демократическая власть оказалась под холодным дождем октября и была затоптана в грязь осенней распутицы. Так случилось, что она, эта власть, не была нужна никому, кто был способен употребить ее хотя бы не во зло. Ни купечеству, ни заводчикам, ни усталым и обедневшим дворянам, ни равнодушному обывателю. Лишь интеллигенция продолжала восторгаться переменами, пела гимны свободе, но не более того.

И мало кто понимал, что безвластие правительства Керен­ского удесятеряло жажду власти у радикалов, у тех, кого нельзя было допускать к ней ни в коем случае. Все происхо­дило второпях и делалось впопыхах. Никто не предостерег общество, что верх в подобных случаях берут правые или ле­вые авантюристы, начиненные динамитом радикально-попу- листской демагогии.

На мой взгляд, событием, предопределившим победу боль­шевистской контрреволюции в октябре 1917 года, является исход борьбы между двумя политическими группировками в элите. Одна сложилась вокруг Керенского — председателя Временного правительства, другая — Корнилова — Верхов­ного Главнокомандующего.

Керенский видел опасность со стороны Ленина и его тер­рористической группы, но не решался довести до конца уже выдвинутые обвинения против большевиков в измене госу­дарству. Судя по всему, его нерешительность объясняется давлением Советов, с которыми он был в то время в союзе. Керенский жаловался: «Мне трудно потому, что борюсь с большевиками левыми и большевиками правыми, а от меня требуют, чтобы я опирался на тех или других».

Лавр Корнилов, возможно, острее ощущал грядущую уг­розу со стороны большевиков, ведущих на фронте активную агитацию за немедленное окончание войны, разлагая тем са­мым армию. Корнилову претила двусмысленная позиция Ке­ренского, его виляние политическим хвостом. С точки зре­ния судеб российской демократии, Корнилов, конечно, не был оптимальным выбором, но гораздо предпочтительнее, чем Ленин. Еще до назначения Главнокомандующим Корни­лов говорил: «Пора немецких ставленников и шпионов во главе с Лениным повесить, а Совет рабочих и солдатских де­путатов разогнать, да разогнать так, чтобы он нигде не соби­рался», и добавил, что «против Временного правительства я не собираюсь выступать».

Сложившуюся тогда обстановку достаточно точно обри­совал английский посол Д. Бьюкенен: «Керенский же, у ко­торого за последнее время несколько вскружилась голова и которого в насмешку прозвали «маленьким Наполеоном», старался изо всех сил усвоить себе свою новую роль, прини­мая некоторые позы, излюбленные Наполеоном, заставив стоять возле себя в течение всего совещания двух своих адъютантов. Керенский и Корнилов, мне кажется, не очень любят друг друга, но наша главная гарантия заключается в том, что ни один из них по крайней мере в настоящее время не может обойтись без другого. Керенский не может рассчи­тывать на восстановление военной мощи без Корнилова, ко­торый представляет собой единственного человека, способ­ного взять в свои руки армию. В то же время Корнилов не может обойтись без Керенского, который, несмотря на убы­вающую популярность, представляет собой человека, кото­рый с наилучшим успехом может говорить с массами и за­ставить их согласиться с энергичными мерами, которые должны быть проведены в тылу, если армии придется проде­лать четвертую зимнюю компанию».