Киммел Майкл - Гендерное общество

Этот эксперимент в миниатюре иллюстрирует значительное изменение в составе рабочей

силы. Доля женщин и мужчин, выходящих на рынок труда, неуклонно росла все последнее

столетие, а рост женской занятости существенно опережал рост мужской. Доля работающих

женщин повысилась с 20,6% в 1900 г. до более чем 76% в 1995 г. Это резкое увеличение

характерно для всех рас и народов в американском обществе. Даже в 1970-е гг. рост женской

занятости был значительным. В следующее десятилетие 80% впервые нанятых на работу

составляли женщины, представители меньшинств и иммигранты. Для замужних женщин

данные еще более потрясающие.

В 1900 г. работали только 4% замужних женщин, к 1960 г. — только 18,6% замужних женщин

с маленькими детьми. С 1960 г. это число утроилось, и сегодня почти 60% всех замужних

женщин с детьми младше шести лет выходят на работу1.

Женщины занимали позиции в разных сферах рынка труда, начиная от низкооплачиваемой

конторской и коммерческой работы до всех ключевых профессий. В 1962 г. женщины состав-

ляли менее 1% инженеров, 6% врачей и 19% университетских преподавателей. К 1990г. —

более 7% инженеров, одну пятую врачей и почти две пятых преподавателей колледжа. С 1970

по 1995 г. доля женщин с докторской степенью выросла с 25% до 44% среди белых и с 39% до

55% среди афроамериканцев.

Мы прошли долгий путь от середины XIX столетия, когда молодая Мэри Тейлор писала своей

подруге Шарлоте Бронте, что «для женщины, чтобы жить в Англии, нет других средств,

кроме как преподавать, шить или стирать. Прачка — самая оплачиваемая работа, наименее

нездоровая и наиболее свободная»2. Эти изменения распространились на все наше общество, в

том числе и на отношение семьи к работе. Навсегда исчез мужчина-кормилец, который в

одиночку обеспечивал семью. То, что было нормой вначале XX столетия, теперь характерно

менее чем для 10% всех семей. Забудьте про Кливеров, Андерсенов и Нельсонов. Забудьте

про Крамденов и Нортонов. Забудьте даже про Люси, у которой все варианты устройства на

работу, от пекарни до ночного клуба, кончились ничем. Сегодня нормой является семья, в

которой зарабатывают оба. Но мы до нее

277

не дотягиваем. В отчете о национальном рынке труда, опубликованном во времена

администрации Рейгана, говорится, что «текущая политика рассчитана на общество, в

котором мужчина работает, а женщина сидит дома»3.

Постоянство тендерных идеологий

Подобные публикации признают, что при всех изменениях в семье и на работе наши идеи в

этом вопросе намного отстали. Многие американцы все еще верят в «традиционную» модель

семьи, состоящей из мужчины-кормильца и женщины-домохозяйки, даже если их собственная

жизнь ей не соответствует. (Точно также мы верим в индивидуального владельца маленького

магазина, в бакалейную лавку папы имамы на Главной улице, как в «краеугольный камень»

американского бизнеса, но покупки делаем почти исключительно в крупных торговых

центрах.) Наша приверженность тендерным идеологиям, уже не соответствующим

реальности, имеет серьезные последствия для женщин и мужчин, на работе и дома.

С начала XIX столетия рынок труда рассматривался как чисто мужская сфера, организованная

по принципу «волк пожирает волка», где мужчины могут себя проявить и доказать свою

мужественность в конкуренции с другими мужчинами на рынке труда. Работа позволяла

мужчинам подтвердить свою мужественность в качестве кормильцев семьи. Рабочее место

было ареной «гомосоциального воспроизводства», где мужчины создавали из себя мужчин.

По этому поводу психиатр Уиллард Гэйлин пишет: «Для мужской гордости нет ничего важнее

самоуважения, статуса и мужественности. Ничего важнее. Половое бессилие, подобно

внезапной потере способности ходить или физической силы, может разрушить уверенность

мужчины в себе. Но... гордость основывается на работе, достижениях и успешной карьере.

Однако сегодня отношение к работе у мужчин часто смешанное и противоречивое»4.

Гэйлин схватывает центральное противоречие в отношении мужчин к работе: с одной

стороны, именно здесь мужчины доказывают мужественность и подтверждают свою идентич-

ность, ас другой стороны, выполнение функций кормильца семьи не обязательно делает

мужчин счастливыми. «Я не встречал ни одного мужчину — ни среди пациентов, ни среди

друзей, — пишет Гэйлин, — кто в глубине души считал бы себя успешным человеком»5.

278

Идеал XIX столетия — «сделавший сам себя» мужчина—и вера в неограниченность

продвижения по социальной лестнице тех, кто упорно работает, обрекли мужчин на тяжкий

труд, жертвенность и ответственность. Если мужчина мог возвыситься так, как мечтал, то он

также мог и все потерять. В 1974 г. опрос службы Янкеловича показал, что около 80%

американских мужчин ощущали себя несчастными на работе. В другом исследовании 74%

мужчин утверждали, что выбрали бы более спокойную карьеру, чтобы проводить больше

времени со своей семьей,

Так почему мужчины так несчастны в той сфере, чей гомосоциальный характер они изо всех

сил пытаются сохранить? Отчасти это связано с тем, что происходит на работе. В обстановке

корпорации или завода мужчины крайне редко, если вообще когда-либо, испытывают

потребность обсуждать свою личную жизнь, свои чувства и потребности. Работа

превращается в механическую рутину, которой надо соответствовать, а не выделяться. Здесь

мужчина приносит себя в жертву на алтарь ответственности перед семьей. Пожалуй, наиболее

ярко эта дилемма выражена в грустной пьесе Артура Миллера «Смерть коммивояжера», в

которой сыновья Вилли Ломена подводят промежуточные итоги своей жизни. Старший сын

Биф говорит: «После школы я шесть или семь лет пытался выбиться в люди... Транспортный

агент, коммивояжер, приказчик... Собачья жизнь. Лезешь душным утром в подземку...

Тратишь лучшие годы на то, чтобы с товаром все было в порядке, висишь на телефоне,

продаешь, покупаешь... Мучаешься пятьдесят дней в году, чтобы получить несчастные две

недели отпуска. А что тебе нужно? Скинуть с себя все и выйти на вольный воздух. Но ты

постоянно ловчишь, как бы обойти, обскакать другого... Дл? чего? Чего ты добьешься?»

Его брат Хэппи отвечает: «Мне осталось ждать только его смерти. Начальника торгового

отдела. Ну, предположим, меня поставят на его место. А что с того? Он мой приятель, только

что отгрохал себе шикарную виллу на Лонг-Айленде. Пожил два месяца, продал, сейчас

строит другую. Стоит ему что-нибудь довести до конца, сделать, оно ему перестает

доставлять удовольствие. И со мной, знаю, будет тоже самое. Убей меня бог, если я понимаю,