Неизвестно - Александр Поляков Великаны сумрака

— Что делать, сударь, иностранцы всегда платят дань Па­рижу, — разулыбался очухавшийся хитрец.

Начинался новый период его жизни. Он поймет за четыре года, что ни один город — ни Петербург, ни Москва, ни Рос­тов, ни десятки других — не повлиял на него, как Париж. Тихомиров приехал сюда одним, уехал совсем другим.

Они поселились на авеню Рэй, в окраинном районе, вы­ходящем прямо к парку Монсури. Здесь было хорошо гулять с сыном. И квартиру удачно выбрали: небольшую, из четы­рех комнат, с чистой кухней. Но тревога не оставляла. Два дня назад консьержка Маши Оловенниковой, забавно тара­ща косоватые глаза, рассказала о шпионе. А то, что это был шпион, не подлежало сомнению: выспрашивал, не бывает ли у квартирантки седой, высокий господин (похоже, Лав­ров), и еще — коренастый, с бородой и крутящимися глаза­ми (это, конечно, он, Тигрыч!). Обещал платить по сто фран­ков в месяц. Консьержка прогнала его. Это она так сказала. А там уж, кто знает?

Затем — смерть Тургенева: Лев на вокзале, несет венок. И тут же в Германии арестовали и выслали в Россию скандаль­ного Дейча. В Париже участились случаи холеры, надо бы отвезти жену с Сашей за город, но в кошельке ни франка; в «Отечественные Записки» написал, потребовал деньги за ста­тью — нет ответа, молчит, не высылает гонорар и Шелгунов. И у Оловенниковой не взять: сама перебивается с хлеба на воду. Неожиданно выручил старик Лавров: дал 500 франков.

Глава двадцать девятая

— Папа, скажи, папа... А отчего мы по-французски не го­ворим? — спросил на прогулке Саша; сыну сравнялось пять лет, но он был рассудительным и строгим не по годам.

— Потому, дружок, что мы русские, — улыбнулся Тихоми­ров.

— Русские? А почему не в России? И ходим к французам. К этим. К католикам, когда дождик? — нахмурил Саша чистый лобик. — И кто такой Бог?

Улыбка вмиг слетела с отцовского лица. Он побледнел. Вот так вопросы! Конечно, он ждал их, но не сейчас, гораздо позже.

— Я расскажу.. Если хочешь, сходим в русскую церковь.

— А что это — русская церковь? Там Бог живет? Правда? — не отставал сын.

— Ну, да. Конечно. Она далеко, на улице Дару, но мы съездим. Непременно, — торопливо, даже виновато глотая слова заговорил Лев Александрович. — Управлюсь с делами и поедем. Хорошо?

А забот хватало. Прежде всего следовало восстановить типогра фию в Женеве. Иохельсон где-то раздобыл деньги, и через пару месяцев печатня снова выдавала прокламации, газеты, брошю­ры, без которых и так уже слабеющее революционное дело в России вовсе сходило на нет.

Тем не менее женевский разгром — ощутимый удар по заг­раничному центру заговорщиков. И Рачковский, конечно, праздновал победу.

Докладывал в Петербург, новому директору Департамента полиции Петру Николаевичу Дурново: «Из образа действий Л.Тихомирова после уничтожения женевской типографии я увидал, что не предвидится конца его преступным начина­ниям. Как ни тяжко было поражение, нанесенное «Народ­ной Воле», Тихомиров все-таки не примирился с ним: путем чрезвычайных усилий. он настоял на том, чтобы 5-я книж­ка «Вестника» и «Колокол» вышли отпечатанными. Вслед за отпечатанием последовал ряд хвастливых задорных увере­ний его друзьям в том смысле, что он, Тихомиров, несмотря ни на какие потери, никогда, пока он жив и безопасен, не допустит «Народную Волю» сойти с ее передового места в революционном движении.»

О разгроме типографии министр внутренних дел и шеф жандармов граф Толстой доложил лично Александру III. За­ведующего Заграничной агентурой вызвали в Петербург, где наградили орденом Анны 3-й степени, присвоили звание гу­бернского секретаря, выдали изрядную сумму из царского фонда.

Окрыленный высочайшим признанием Петр Иванович с новым рвением ринулся на борьбу с окопавшимися в Европе народовольцами. И первая цель — Тихомиров, Тигрыч.

Казалось, агенты были повсюду. Стоило Льву Александ­ровичу опубликовать в лондонской «Today» сообщение, став­шее сенсацией, — о методах работы царской охранки, о Су- дейкине, завербовавшем Дегаева, а следом подготовить ста­тью для «Вестника» — на ту же тему («В мире мерзости и за­пустения»), как стразу же в европейских и русских газетах появлялись бойко написанные заметки о двурушничестве эмигрантского центра, который за счет постыдного торга с предателем пытался восстановить реноме, общественное оба­яние «Народной Воли». При этом в жертву приносились мо­лодые революционеры в России.

Те, кто остался в стране, кто силился собрать остатки партии, зароптали; слали гневные письма в Париж — «генералам от революции». Скандал сменялся скандалом. Больше других шумел пылкий Петенька Якубович; может, потому, что пер­вые уроки шифрования, тайнописи — с применением синеро­дистого калия — ему дал не кто иной, как Дегаев.

В Россию вызвался поехать Герман Лопатин. Центр дал «добро». Были слабые надежды возродить дело старого, «ве­ликого» Исполкома партии. Увы, затея не удалась. Лопатин оказался в конспирации сущим младенцем. Он колесил по стране с записной книжкой, куда открыто заносил имена всех, с кем встречался: «Ейск, Лука Колегаев, банкир-рево­люционер, дал 2 тыс., обещал еще. Луганск, Ильин — тех­ник, прекрасно приготовляет бомбы.» С этим списком его и взял летучий отряд Елисея Обухова, еще и бока намяли.

Затем арестовали Неонилу Салову, хранительницу партий­ного архива, — с зашифрованной адресной книжкой, кото­рую быстро расшифровали в кабинете все того же Антона Ивановича Лидерса. Жандармам Скандракова, занявшего место убитого Судейкина, оставался сущий пустяк — прой­тись по списку..

Вскоре новое потрясение: агенты Рачковского опять на­пали на типографию, разбили в пух и прах. Восстановить ее эмигранты даже не пытались.

Петр Иванович был удовлетворен: судя по донесениям на- ружки, он довел Тихомирова до бешенства, которое вскоре сменилось полным упадком воли и сил. А еще — шпионома­ния (пускай Бинта открыто повиснет у идеолога на хвосте!). А еще — взаимное недоверие: старик Лавров подозревает Эльпидина, Русанов — Иохельсона, тот — Тигрыча, а Тиг- рыч — всех подряд. Жизнь последнего постепенно превра­щается в ад. Наконец, наступает время, когда правительство получает этого цареубийцу не рискованными средствами, а вполне легально, как русского подданного, сошедшего с ума за границей.

Кто спорит: Рачковский — талант, недаром гением сыска назван; известнейших подпольщиков на свет Божий вытас­кивал, столпами революции вертел, как хотел, головой своей не раз рисковал, бомбистов под своим крылом собирал, дабы после всех разом и накрыть — в затхлом подвале динамитной мастерской. Словом, такие кунштюки выделывал, что дух захватывает.

А тут? А с Тигрычем? Наверное, тоже полагал, что с лету все решит, возьмет растерянного социалиста на арапа; прыг- скок, да и в дамки? Слал начальству самоуверенные донесе­ния: «поселенный в эмиграции разлад действительно велик. положение моих внутренних сил упрочено. с Эльпидина не снято обвинение в шпионстве. все мои мероприятия направ­лены против Тихомирова. революционер этот не выходит из подавленного состояния. раздражается, когда ему заявля­ют о необходимости предпринять что-нибудь.»