Неизвестно - Александр Поляков Великаны сумрака

Подполковника отпевали в церкви Мариинской больни­цы. Народу было много.

Государь начертал на докладе министра внутренних дел графа Толстого: «Я страшно поражен и огорчен этим извес­тием. Конечно, мы всегда боялись за Судейкина, но здесь предательская смерть. Потеря положительно незаменимая.» Императрица пристала на могилу венок — белые лилии, пе­реплетенные надписью: «Честно исполнившему свой долг до конца».

Не смолчала и дышащая на ладан «Народная Воля», опуб­ликовав бодрое заявление ИК относительно казни инспек­тора охранного отделения. По всему выходило, что партия специально бездействовала, милостиво позволив правитель­ству принять благодетельные для России меры, да вот, не оп­равдало правительство доверия террористов, и поэтому по решению Комитета Судейкин, этот сеятель политического разврата, был убит. (Ох, умели подпольщики пыль в глаза пустить!) Писали и о предательстве Дегаева. По мнению на­родовольцев, только взаимное истребление этих двух достой­ных друг друга деятелей могло хоть как-то успокоить возму­щенное нравственное чувство.

Тем временем Дегаев благополучно добрался до Парижа. Как и обещал Тигрыч, изменника судила революционная «тройка» — Герман Лопатин, Василий Караулов и сам Тихо­миров. Заседание было коротким. Лев зачитал решение: «Вы­нужденный горькой необходимостью преодолеть нравствен­ную брезгливость и законное негодование и воспользовать­ся услугами Дегаева, ИК нашел справедливым заменить ему смертную казнь безусловным изгнанием его из партии с зап­рещением ему, под опасением смерти, вступать когда-либо на почву русской революционной деятельности. ИК приглашает всех членов партии «Народная Воля» следить за точ­ным выполнением этого приговора.»

— Поставь подпись, — тихо сказал Тигрыч.

Рука штабс-капитана дрогнула. Перо порвало бумагу. Подпись вышла хуже, чем на прошении «его благородию гос­подину Г.П.Судейкину от потомственного дворянина» о за­числении в штат охранного отделения.

— В России тебе не бывать. И в Европе тоже, — с нараста­ющим отвращением выдавил Тихомиров. — Вы с женой уедете в Америку. Навсегда.

Катюша волновалась, протестовала, но заграничный центр постановил: сопровождать чету Дегаевых до Лондона должен сам Тигрыч. А он посмеивался: вот, мол, сподобился роли конвойного; прежде-то все было наоборот.

Катя думала, что на борту парома, оставшись со Львом один на один, изменник непременно сведет счеты. Но тот был подавлен, молчалив. Лишь сказал, задохнувшись от ветра:

— Пойми, Тигрыч, я же поверил. Если объединить энер­гию революционеров и правительства. Лучшие силы. Пред­ставь: тюремная камера, тускло освещенная лампой, и мы с женой за столиком в сочельник. Мы плачем и мечтаем о будущем. О будущем России.

Тихомиров отвернулся. Паром подходил к английскому берегу.

Спустя три дня тяжелый пароход британской компании увез Дегаевых в Южную Америку.

Пришлось пойти в портовые грузчики, жене — в прачки, посудомойки. Потом они переедут в США, где штабс-капи­тан сделает блестящую профессорскую карьеру: отставной артиллерист был всегда хорошим математиком. Теперь его зовут Александр Пелл, он получил докторскую степень в уни­верситете Южной Дакоты. Правда, этот жуткий русский ак­цент. Зато его обожают студенты, с которыми он играет в американский футбол. Ребят поражает его доброта: «Доктор Пелл занимает исключительное место в наших умах и серд­цах.» Он становится деканом. Проходит время, и умирает жена. Но в этого странного русского влюбляется одаренная студентка Анна Джонсон, дочь шведских эмигрантов. В 1907 году почти пятидесятилетний профессор женится на своей юной ученице. Они переезжают в Чикаго, преподают в уни­верситете.

Размеренную жизнь нарушила лишь та поездка в Нью- Йорк.

В Метрополитен-опера давали «Петрушку» Игоря Стра­винского. В программе значилось имя художника декора­ций: Сергей Судейкин. Лиловые круги поплыли перед глаза­ми доктора Пелла.

— Тебе плохо, дорогой? — сжала его руку Анна.

Не отвечая, он вышел в фойе. На стенах висели картины: лиловые, серые, малахитовые тона. И это наплывающее раз­ноцветье почему-то заставило колотиться сердце. Сюжеты напоминали сон—давно отлетевший, не отпускающий, с при­месью близкой смерти. Он почти услышал шелест поземки и детский плач. Наверное, это был плач ребенка, которого у него никогда не было. Или совсем другого. Пелл не знал.

— Этот художник. Анна, где его найти? Я должен. — метался среди причудливых картин профессор, пугая жену русскими словами.

С первым инсультом его увезли прямо из зала оперы.

Александр Пелл умер в Бринморе в 1921 году. В некрологе говорилось о его отзывчивости и верности долгу. Анна Джон- сон-Пелл надолго пережила мужа и даже учредила стипен­дию его имени в университете Южной Дакоты — для особо одаренных студентов, специализирующихся в области мате­матики, которая существует и по сей день.

Стипендия имени двойного агента? Имени двойного пре­дателя?

Впрочем, какое дело математике до революций, до борьбы с ними?

Нет, Тихомиров спешил не зря: пароход с Дегаевыми еще не успел скрыться в английском тумане, как из Петербурга в Европу срочно выехал один из лучших агентов погибшего под­полковника, бывший революционер Петр Рачковский. Сам директор Департамента полиции фон Плеве поручил ему на­стичь жену убийцы Судейкина, а через нее выйти на след Де­гаева. Неплохо было бы и Тихомирова прищучить: арестован­ный Николай Стародворский уже признался, что идея рас­правиться с инспектором принадлежит неуловимому Тигры­чу. К тому же способный ученик Георгия Порфирьевича лично был знаком со сбежавшим идеологом «Народной Воли».

А Тихомировы тем временем перебрались в Париж. И пе­ремене этой были рады. В Женеве дышалось тяжело; от бе­зысходности болело сердце.

Сперва застрелилась Соня Бардина, осужденная по «про­цессу 50-ти», на котором произнесла фразу, ставшую крыла­той: «Идеи, господа судьи, на штыки не улавливаются!» По­том вместе выпили опия супруги Франжоли и Завадская — разочаровавшиеся, уставшие от недугов и нужды революци­онеры.

В Париж — это к Маше Оловенниковой, к Лаврову, с ко­торыми все более сближались в работе над «Вестником», и подальше от Плеханова, Дейча, с их надоевшим мелким шельмованием.

С одной квартирой его надули: хозяин взял триста фран­ков, но проживающая там девица вдруг расхотела съезжать. Хозяин заявил, что камелия эта ему не платит, и он предлага­ет взыскивать с нее. По народовольческой привычке схва­тился за «бульдог», но старый плут чуть не помер под дулом. Пришлось махнуть рукой: не судиться же ему, бесправному беглецу-эмигранту..