Неизвестно - Еленевский Мытари и фарисеи

Исламбеков, огорченный моим отъездом, вначале тоже пошел по пути Гульмана, но затем переборол себя и дал телефон:

— Позвони и скажи — от меня! Положи в конверт, так, для приличия.

Контейнер привез шустрый водитель с глазами прохиндея и наглеца на

старом измятом грузовике, как будто этот грузовик не раз бросали в пропасть, затем извлекали его оттуда, ставили на колеса, заводили и отправляли в рейс. Он сразу дал понять, что его услуга не входит в общую таксу.

— Командир, я на контейнерную площадку отвожу, крановщик — мой хороший знакомый, поэтому, чтобы дело не перешло в шурум-бурум. — он развел руками и поправил на голове новенькую красиво расшитую тюбетейку.

— Сколько?

Он растопырил ладони несколько раз.

— Дороговато! — зная восточные замашки, я стал торговаться, но теперь этот номер не прошел.

— Всем есть хочется, командир. Это — для своих, для остальных — еще дороже.

Парамыгин прислал в помощь солдат, и водитель начал распоряжаться загрузкой. Делал он это мастерски, мгновенно прикидывая, где и как лучше какую вещь поставить, приставить, положить, уплотнить. Жена, не знавшая о наших предыдущих переговорах, без устали благодарила его и намекала, что мы в долгу не останемся. Было понятно, что даже банки с вареньем и те дойдут по назначению в целости и сохранности.

Закрыв контейнер, он великодушно отказался от денег, предложенных женой, и сказал, чтобы слышали солдаты:

— Хозяйка, лучше дай помощникам на пирожки!

Жена с сияющими глазами утвердила:

— Обязательно, обязательно! — и, подойдя ко мне, покачала головой. — А соседка говорила — такая обдираловка. Ты уж с ним рассчитайся, не надо обижать человека, вон как все упаковал.

— Конечно рассчитаюсь.

Водитель попросил солдата покрутить заводную ручку, пояснил:

— Аккумулятор старенький, берегу! — Когда машина завелась, поманил меня рукой: — Садись, командир, поедем и сегодня отправим!

На контейнерной площадке он ловко объехал многочисленные машины, подрулил к дальнему вагону, схватил накладные и торопливо скрылся среди контейнеров. Его не было минут двадцать, и я подумал, не нагрел ли меня этот ловкач, когда высоко над машиной проплыла башня крана и словно из-под земли вырос сам водитель, быстренько влез в кузов, как заправский стропальщик, зацепил контейнер крюками, показал крановщику, что можно поднимать, и спрыгнул на землю, азартно потер ладони:

— Все, командир, таможня дает добро, начальство тоже, сейчас сам убедишься, что твой контейнер в вагоне, и пойдешь вон в то здание, там все оформишь.

Вместе с ним подошли высокий худой таможенник и маленький пуза­тенький мужичок в невероятно белой рубахе и железнодорожной форменной фуражке, из-под которой катился пот так, словно мужичка сверху поливали. Они деловито осмотрели выставленный на площадку контейнер, о чем-то переговорили с водителем, открывать не стали, хлопнули по рукам, опломби­ровали, поставили свои подписи и не спеша удалились.

Когда я позвонил Исламбекову, поблагодарил его и рассказал о водителе, он рассмеялся весело, звонко:

— Ладно, не сердись, как говорят русские, не держи зла на сердце, и будешь жить долго и счастливо.

— Это уже с узбекским колоритом!

— Чья школа, ведь в одном небе летали! Жаль, что ты не остался, только не исчезай насовсем! Извини, здесь офицеры пришли, так что.

— Понял, думаю, что еще услышу о генерале Исламбекове.

— Аллах милостив, Николай!

С отправкой контейнера все как-то разом успокоилось, теперь оставалось подготовить к длительной поездке автомобиль, найти сотоварищей. Таких нашлось человек десять. Трое, как и я, военные, остальные гражданские. Один из них направлялся в Украину, двое в уже мне знакомый Брянск, а граж­данские кто куда. Договорились, что все собираемся у поста ГАИ на выезде из Ташкента в самаркандском направлении. Жена категорически заявила, что она вместе с детьми поедет со мной.

— Хватит мне скитаться по поездам, да еще с детьми. Если ехать, так всем вместе.

Решили, что едем семьями.

Парамыгин настоятельно рекомендовал ехать через Кавказ.

— Так оно лучше, ты же слышал, сколько машин между Тюратамом и Оренбургом пропало. У меня будет на душе спокойнее, если через Кавказ. Все хохлы через Кавказ улепетывали, звонили, доехали хорошо. Даже Каспий не задержал, не гнал волну.

Его поддержал и Гульман:

— Попробую договориться с ташкентскими омоновцами, чтобы сопро­вождали. Заправлю их под завязку и еще сверху пообещаю. Они все равно мотаются туда-сюда, так хоть доброе дело сделают.

— Думаешь, согласятся?

— Должны!

Он подъехал вечером:

— Омоновцы сопроводят вас до Чарджоу. Завтра в пять утра встречаетесь на том же посту ГАИ, — затем впихнул в машину между сиденьями четыре канистры с бензином, спереди вместил еще запломбированную банку с мас­лом для вертолетных двигателей. Масло и в самом деле было отменным, в чем я уже убедился на личном опыте, да еще четыре автомобильных каме­ры. — Запас беды не чинит. Когда-нибудь вспомнишь добрым словом, был такой Анатолий Гульман.

Рано утром жена поверх канистр бросила небольшой тюфячок, чтобы детям удобнее спалось, прикрепила иконку Божией Матери. Прежде чем прикрепить, поцеловала ее и заставила поцеловать меня, а также детей. Я воспротивился, поскольку не привык к подобным духовным сентименталь­ностям, но в ее глазах читалась такая мольба, что перечить не отважился и приложился губами к иконе.

— И осени себя крестным знамением, — сказала она, — и вы, дети, тоже. Вот так!

Несмотря на ранний час, подошли Парамыгин с семьей, Наталья Ерохина с Семеновым, Гаврилов, Сорокин, несколько лейтенантов из моей эскадрильи вместе с женами. Подъехал на красных «Жигулях» майор, которому пред­стояло добираться в Брянск. Он был с сыном: «Жену с дочерьми отправил поездом».

Парамыгин отвел меня в сторону:

— Я тут тебе кое-что припас, — он дал сверток, в котором находились граната и четыре ракеты, — граната учебная, но напугать можно, а ракеты, как гранатометы, кстати, ими хлопцы где-то под Акчатау отстреливались от насевших казахов. Надеюсь, ты еще пользоваться не разучился?

— А стоит ли?

— Дорога — штука неблагонадежная. Ну, покатилася торба с великого горба, — как обычно пошутил он.

— Слушай, ты все торба да с горба, а дальше как?

— Дальше? Дальше как в том детстве: а в той торбе хлеб, пшеница, с кем ты хочешь, с тем делися.

— А я ломал голову, что же ты придумал.

— Слушай, скажи этому золотозубому майору, — он кивнул в сторону красных «Жигулей», — чтобы он свой золотой запас жвачкой заклеил.

Мы рассмеялись, хотя на душе было прескверно, и обнялись на проща­нье. Женщины плакали.