Свободин А.П. - Откровения телевидения

признающие его несравненн

ый гений и значение для России?!

Почему не могут отойти от повседневной суетливости, взглянуть на Пушкина?

Голос рассказчика дрожит, он чаще снимает и надевает очки. Порой на мгновение растерянно глядит на нас, точно говорит: видите, каково там! И возвращается туда.

В последней трети рассказа впечатление множественности светского

общества заменяется другим. И потому, что уже много раз упоминались

одни и те же лица, и оттого, что стиль и содержание их жизни обозначи

лись полно. Возникает впечатление разъединенности. Общество есть —

общественности нет. Всякий живет сам по себе, и чем больше на глазах у других, тем больше сам по себе. Есть общепринятые мнения — нет солидарных поступков. Наученные декабрем 1825 года, не решаются на них и не верят в их какой-либо смысл. А может быть, потому и не верят, что не

решаются.

Безнадежное одиночество Пушкина, о котором скорбит рассказчик, приобретает основание в неосознанном одиночестве каждого из его друзей.

Идут балы, визиты, обеды в клубе, чаи, разговоры на литературные темы, и

часто собеседники расстаются лишь на несколько ночных часов. Трагизм

созданной картины — в схожести ее форм с формами бурной обще

ственной жизни.

Продолжается рассказ — литературоведческая передача. Но на наших

глазах события становятся сценами, люди — образами. Это театр

Андроникова, в котором свои приемы и способы изобразительности.

Тональность рассказа многократно меняется. Речь льется непроизвольно,

рождаясь тут же, сообразуясь с тонкой внутренней режиссурой, природа которой у Андроникова импровизационна. Ему

не нужны отрепетирован

ные ходы, хотя какие-то предварительные соображения у него несомненно

имеются. Есть то, что не дано даже незаурядному чтецу, — свое, незави

симое от акта публичного выступления отношение к тому, что происходило в 1836 году, и постылая полнота сведений о том, как это произошло.

Он одновременно следователь, свидетель и прокурор —

сочетание, невозможное у мастера художественного слова.

Говорят, что Андроников — представитель «театра одного актера». Возможно. Прослеживаются его истоки и окрестности (это сделал Шкловский

еще до войны). Только у этого театра нет истории. Есть несколько имен, вероятно, три: Закушняк, Яхонтов, Андроников. Есть четвертое — Цявлов

ский. Но выдающийся ученый-пушкинист, поражавший участников научных собраний одной особенностью своего таланта —

естественным умением лепить образы героев своих исследований, — на эстраде не

выступал, хотя он-то ближе всех к Андроникову. Закушняк создал жанр

интимного, камерного рассказа. Яхонтов показал силу литературного

монтажа и первым взял документы как материал для художественности.

Андроников — сам добытчик документов, их исследователь, интерпретатор.

«Художественное слово» — жанр дряхлеющий, его подтачивает литера

турная грамотность населения, несравнимая со временем его зарождения

и расцвета. Жанр Андроникова, соединенный с телевидением, оказался на

редкость современным. Но в этом жанре решает не профессиональная выучка, а человеческая индивидуальность рассказчика, его исключительность, его собственный образ.

Он покойно устроился в кресле, разложил на столике бумаги, доброжела

тельно и серьезно взглянул на каждого из зрителей. Перед телекамерой ему удобно, мне показалось — удобнее, чем в зале. Мягкое лицо, чуть

потяжелевшее в последние годы, седые волосы, округлые движения, эко

номные и неторопливые, тембр голоса — москвича-филолога. Он снимает

очки, снова их надевает, похожий на старых профессоров на кафедрах,

которые, помня все цитаты, обладают старомодной добросовестностью и с

чуть комическим изяществом произносят классические тексты.

Он говорит с нами, но и с самим собой, влекомый потребностью вспоми

нать людей, события, вновь переживать их, растравляя свои раны так, как

это делает иногда каждый из нас, вызывая в памяти особенно грустные сцены собственной жизни. В ином случае он хочет заново уяснить себе

что-то. Жесты его обращены к себе, они помогают ходу его мыслей.

Он немного растягивает на конце слова, по-старомосковски произносит

«а» и, как люди прошедшей уже эпохи, называет знакомых и незнакомых

по имени и отчеству. Его фразы коротки и прозрачностью своей напоми

нают, что пушкинская проза чиста, как родниковая вода.

Он не упрощает, не избегает французских фраз и литературных терминов,

упоминает множество фамилий и событий, требующих знания истории и литературы, но и не изображает комментарий под строкой.

На небольшом экране в нашей комнате —

человек, являющий собой непо

рванную связь времен, На нем модный костюм, и весь он в сегодняшней

быстроте. Но точно так же он — в салоне Карамзиных. Подлинностью

своего существования в двух временах, непринужденностью переходов от

одного к другому, от одной своей функции к другой, образ рассказчика

создает в зрителях беспредельную стихию веры в то, что он рассказывает.

Возникает такое доверие к его представительству в пушкинском Петербур

ге, какого ни разу не приходилось испытывать ни на одном посвященном той эпохе театральном спектакле. И понимаешь, что «исторические

спектакли», так называемые «большие полотна», процветавшие когда-то,

уступают сегодня силе обнаженного документа и той форме сообщения его зрителю, какую несет театр Андроникова или документальное кино. Но даже в рамках своего театра Андроников в этот вечер особенно цело

мудрен. Не позволяет себе не то что «наигрывать», но даже играть так, как

это делает на эстраде или в других передачах. Он мог бы всех «изобразить», но, поступив так, он бы в прах рассыпал картину.

По природе своей Андроников — камерный рассказчик. В больших залах

его обаяние интимного собеседника, естественно, уступает первое место

другим его

качествам. Здесь он — с каждым один на один.

Его искусство ждало телевидения, как редко какое искусство.

Круг сужается. Напряжение растет. Нарисовав и закончив одну картину,

Андроников переходит к следующей, еще более драматической, создавая

ощущение беспросветной фатальности. Все катится к концу.

Уже получен пасквиль, и Пушкин посылает вызов Дантесу, уже перетру

сивший Дантес объявляет о помолвке с Екатериной Гончаровой, а поэт

продолжает бывать в тех же домах, встречаться с теми же людьми.

Андроников заботится, чтобы разлад Пушкина со своим кругом не усколь

зал от нашего внимания. А «круг» проглядел, что интимный светский скан

дал — таким полагали все, что происходит между Геккеренами и Пушкиными, — который друзья пытались уладить успокоительными беседами, переговорами, записками, —