Николай Гусовский - Песнь о зубре

Ветер подул, и вскипает заливистым лаем
Воздух чащобы. О, сколько страстей возбуждает
Голос охоты! Как трепетно слушает сердце
Шум, что в вершинах деревьев; в немой тишине он волною
То ниспадает, то вновь поднимается в небо.
Злое рычанье послышалось, визги. Что все это значит?
Это медведя в берлоге подняли на пику иль вепря
Где-то пронзили стрелой. Не видав, не представишь,
Как нанесенные раны могучего зубра
В ярость приводят, и зверь, разъяренный от боли,
Лес потрясает, ревя необузданной пастью.
Ярость в безумца его превратила — он страшен,
Взгляд исподлобья свирепый, как искрами, мечет.
И цепенеешь, когда он бездонной гортанью
Хрипло мычит и, метаясь по роще, стремится
Распотрошить вас — ужасное зрелище это!
Разве подвластны вам чувства в смятении бурном,
Разве понять вам все это, тех чувств не изведав?!
Труден наш промысел тяжкий, но разве сравнимо
С этою тяготой родины тяжкое горе?
Что бы придумать, как можно ее исцелить от недуга?
Разум, меж тем, осаждают успехов приятных картины;
Больше для тела целебного в них, чем в лекарствах.
Каждый торопится делом охоты заняться,
Члены свои натрудить неустанной ходьбою.
Как же в лесах полумрачных к такому труду не прибегнуть,
Здравой разминкою не разогнать беспросветную скуку?
Высмеяв всех эскулапов, охотник тем самым
Юность свою продлевает (отметим: микстуры —
Не радикальное средство, бодрящее тело.
Пьешь это пойло науки, живот разбухает,
И опасаешься, как бы не лопнуть от зелья).
Северный холод для сильного духом не страшен.
Страстный охотник к труду и невзгодам привычен;
Неприхотливый во всем, он и без разносолов
Сыт и здоров, и невольно склоняешься к мысли —
Не звероловству ль отдать предпочтение наше?
Времени краткость стесняет мои рассужденья,
Но до картины охоты на грозного зверя
Кратко коснемся поверий полночного края.

Зубр — ратоборец, и брать его надобно силой —
Грудью на грудь, врукопашную, но не обманом,
Будь то стрелой с расстояния или с мушкета.
Верят издревле в народе: он пущу покинет,
Если с ним в схватке боролась не сила, а хитрость.
Видимо, древним поверьям любого народа
Свойственно все объяснять сверхъестественной силой.
Правды в них мало, считаю. Ведь если бы даже
Где-то и было такое, так это ж случайность.
Я, отвергая все домыслы, то лишь перу доверяю,
Что самому мне свершить довелось или видеть.
Мне ли робеть, говоря о трофеях Дианы
Или одной из сподвижниц богини охоты?
Может, не лишне бы здесь описать мне и лук Аполлона,
Стрелы, что смочены кровью пронзенного зверя?
Все воспевают Юпитера или Юнону,
Я же, Исуса и Бога Отца почитая,
Смысла не вижу в смешении истины с басней.
Пусть мне позволено будет хотя бы и вкратце
Истину тем рассказать, кто, чудес изучению предан,
Древних ошибками кормится, их повторяя.
Правда — внутри, и епископ наш плоцкий Эразмус
Не одобряет любых унижений Всевышнего Бога.
Он только то допускает в чертоги святейшего храма,
Что подобает приличеству сана духовных.
Я здесь, слуга его верный, такие слова подбираю,
Чтобы пришлись по душе моему господину.
Эта причина того, что и в песню мою попадает
Что-то из нашей религии. В ней не ищите
Ни услаждения жизнью, ни ласк, ни веселья —
Ключ вдохновения здесь подо льдом, занесенным снегами,
Нету цветов на таком неухоженном поле.

Впутаны летом в кровавые войны усобиц,
Ратники наши зимой получают в награду
Ими заслуженный отдых — охоту на зверя.
Не у литвинов ли Марс перенял их обычай
Даже на отдыхе меч свой калить на морозах?
Войны! Презренное дело войны вызывает
Гнев мой, и слезы, и боль. Без конца, в одиночку,
Войны ведем мы за всех, за священное братство.
Страшный нас враг осаждает и жаждет под корень
Нас истребить, как и имя Христа в наших землях.
Дерзкий пришелец, ворвавшийся в наши пределы,
Нагло твердя, что воюют не ради захватов,
Топит в крови иноверцев, сжигает селенья.
Там, где Орда пронесется, останется пепел,
Воронов тучи да псы одичалые. Если
Он победит, лучше смерть нам принять, отказавшись
От кабалы и страданий невольничьей жизни.
Тот, кому вера велит ненавидеть другого,
Вряд ли достоин Господнего благоволенья.
Грудью встречая врага на переднем краю, как заставой,
Мы обескровели, меч наше тело изранил.
Кровь наша реками льется и путь продвиженья
Вражеских орд замедляет; щиты наши в дырах
От бердышей беспощадных и в шрамах от сабель.
Враг, скрежеща в озлобленье зубами, под скрежет металла
Явно застрял бы, и воинству нашему легче
Было б сражаться, окрепла бы вера в успехи,
Если б крещенный народ за спиной вероломно
Не ослаблял наши силы ударами с тыла.
Наших соседей напасть батогом не коснулась,
Красный петух не прошелся по стрельчатым крышам.
Тихий уют их пока что ничем не нарушен,
Лишь потому, что наш край полыхает в пожарах.
Вместо того чтоб помочь нам, они выступают
В тесном союзе с пришельцем, советом и делом
С ним заодно, полагая на гибели нашей
Быстро самим вознестись, двоедушным спесивцам.
Может, безумцы (лишь в бешенстве давней болезни
Так поступают!) тогда и припишут лекарство
Страждущим ныне, когда оно будет не нужно.
Явные знаки опасности видящий видит:
Это у них, но и к нам приближается быстро.
Жажда захватов, врагов обойди стороною!
Если же алчут, себя пусть грызут озверело,
И да окрасятся кровью снега в их пределах!
Жажда захватов для них же самих уготовит
Цепи гремящие им и их детям навеки!
Перст указующий грозен, Господь неподкупен —
И совершится возмездие всем нечестивым.
Время подумать, опомниться! Гром громыхает
Где-то далеко, но черная грозная туча
Движется быстро! Нашествие смерти подобно.
Разумом ужас угрозы постичь, наяву не увидев,
Непостижимо, но завтрашний день под угрозой!
Он же, сосед наш, ответит, когда огласятся
Плачем и стоном его города и деревни.
Будет казнить себя: где же была наша ярость,
Как же могли мы охотно расчистить дорогу
Ордам презренным, несущим жестокое иго
Нашим соседям, и нам, и далеким народам?
Как же могли мы накликать неволю, которой
Хватит и детям, и внукам, и правнукам нашим?

Что ж убиваться и сетовать нам? Понимаем:
Лес бессловесен, так пусть же услышится голос
Гуссовиана о наших могучих животных!

Как предлагалось, последуем в дебри лесные.
Там, по охотничьим правилам нашего края,
Срублена стенка из сваленных толстых деревьев,
Вглубь уходящая, может, на десять-двенадцать
Миль италийских со множеством мелких отсеков.
Внутрь попадающих эта стена окружает,
А сторожа неусыпно следят, чтоб проходы
Были закрыты, и зверь из ограды не вышел.
Входы кругом, а вот выходы все под охраной;
Мы же, охотники, подстерегаем в ограде.
Звери в ловушке, и мы начинаем охоту.
Страх нипочем, хоть опасность грозит отовсюду.
Друг где-то рядом, а встретит беда — не дождешься.
Верный слуга господина не выручит в схватке,
Зова ни сын, ни отец в суматохе не слышат.
Дело свое защищаешь своими руками и в них же
Держишь судьбу свою: выпустишь — все потеряешь.
Жизнь на весах, коль сплошаешь — пощады не будет.
Каждому сущность приказа ясна — наступленье,
Но в поединке подобном всего не предвидишь.
Выручит конь быстроногий, отпрянет от смерти —
Только на это надежда и в этом спасенье.
С нами наш князь, он бросается в скопище боя.
Кто же за робким пошел бы, послушал бы труса?
Как перед битвой с татарами меч богатырский
Мужеством рать зажигает, предвестник победы,
Так и отвага вождя на литовской охоте
Славе его не вредит, как и доблести ратной.
Чувствую: непроизвольно перо мое вновь отклонилось,
Чтобы тебе, Жигимонт, властелин двуединый,
Славу воздать и воспеть твои подвиги в деле,
Дома великом и столь же великом вне дома.
Это не просто, ведь здесь мне никто не поможет.
Ратный твой подвиг прославить найдутся ли силы?
Нам бы спокойная жизнь, а досуга — не жалко.