И. Халатников - Дау, Кентавр и другие

Кстати, о машинистках, которые совершают нужные ошиб­ки. В конце 90-х годов я возвратился из командировки, и за­стал весь институт во главе с директором в глубоком унынии. Оказалось, что в Академии наук проводилась первая реформа, которая начиналась с аккредитации институтов. Предполага­лось, что непрошедшие аккредитацию — будут закрыты. В От­делении физических наук РАН составили список 10 институ­тов подлежащих первоочередной аккредитации. Так читатель уже догадался, институт Ландау в этот список не попал. Я тут же отправился к президенту РАН Ю.С. Осипову, и недоразуме­ние было улажено. Однако оставалось загадкой, как такое могло произойти. Однаэ&ш, прогуливаясь в Черноголовке с моим многоопытным другом и влиятельным членом РАН, я спросил его о недоразумении с аккредитацией института Ландау. И получйл ответ: «Что ты устроил такой шум?! Машинистка ошиблась». Это меня наводит на мысль о «заговоре» машини­сток, которые ошибаются в нужное время и в нужном месте.

Как учит физика, в любой замкнутой системе всегда идут процессы, ведущие к возрастанию энтропии. Но это относит­ся лишь к суммарной энтропии системы. В отдельных частях системы энтропия может снижаться за счет повышения ее в других. В конце концов поэтому и возможна жизнь отдельных индивидуумов. Становление и расцвет Института Ландау со­впал с периодом застоя в истории нашей страны, как принято сейчас характеризовать прожитые нами годы. Однако мы виде­ли из фрагментов истории института, что в той системе всегда оставалась возможность для создания ниш, в которых шел твор­ческий созидательный процесс. И это происходило не только в науке.

В настоящее время наша страна больше не представляет собой замкнутую систему, она лишь часть большой системы — мирового сообщества стран и народов. И эта часть теперь да­лека от равновесия. А в неравновесной системе могут идти процессы, предсказать направление которых, как правило, невозможно. Главная особенность Института Ландау состояла в том, что он почти с начала своего зарождения представлял собой часть мирового научного сообщества. Поэтому то, что произошло с институтом, может служить до некоторой степе­ни моделью того, что ждет нашу страну. А главный урок — институт выжил, правда, не в том виде, какой он имел когда- то и каким был задуман.

Итоги же мне хочется подвести все же на оптимистической ноте. Я хочу сделать это словами П.Л. Капицы, который, за­канчивая разговор со мной, неоднократно повторял: «Исаак, пережили татарское нашествие, переживем и это».

Потерянный рай (вместо эпилога)

Так назвал свои годы в Институте Саша Мигдал. Предоста­вим ему слово.

«После того как не стало Ландау, И. Халатников и несколько других Апостолов создали Институт Ландау. Это была середина 60-х годов, когда страх сталинского времени исчезал, а «желез­ный занавес» начинал ржаветь. КГБ все еще играл важную роль, но это была уже более сложная, не всегда смертельная игра.

Исаак Халатников — действительно выдающийся человек, вклад которого в теоретическую физику трудно переоценить. Он был соавтором (совместно с Ландау и Абрикосовым) эпо­хальной работы, где они впервые открыли известную пробле­му «нуль-заряда», что послужило основанием современного развития внутренне непротиворечивой теории поля. Но дело его жизни — создание Института Ландау, сыгравшего важней­шую роль в истории физики XX столетия, руководил он этим институтом несколько десятилетий. Халат был гением поли­тической интриги, он использовал все доступные ему связи и средства для достижения своей главной цели — собрать луч­шие умы и создать им условия для свободного творчества. На поверхностный взгляд выглядело так: «Запад обвиняет нас в антисемитизме. Лучший способ опровергнуть это — создать ин­ститут, где молодые, талантливые люди вне зависимости от национальности смогут работать, свободно путешествовать за границу, получать все, что сделает их счастливыми. Это мо­жет быть небольшой институт по стандартам Атомного проек­та, где не будет секретных исследований. Он будет стоить не много, но поможет “разрядке”. Вид счастливых и преуспеваю­щих сотрудников Института скажет западным друзьям больше, чем какая-либо пропаганда ».

Вопреки ожиданиям и сомнениям этот сумасшедший план сработал. Лучшие умы были собраны в Институте Ландау, им предоставлялась возможность успешно решать физические за­дачи, и при этом не жевать политическую труху, как это делала вся страна. К тому же они иногда ездили за границу и обзаво­дились друзьями на Западе. В некотором смысле идея Халата реализовалась по максимуму. Мы стали свободными людьми мира, никто уже не мог нас контролировать, наши друзья на Западе стали нам ближе, чем наши кураторы из КГБ. Политические игры и холодная война не заботили нас в 60-е и 70-е годы.

Меня приняли в Институт Ландау в 1969 г., после защиты кандидатской диссертации. Оглядываясь назад, понимаю что это было время больших открытий в области физики твердого тела (главное направление в Институте Ландау) и физики эле­ментарных частиц. Оба эти направления развивались взаимо­связано благодаря известной аналогии, предсказанной вели­ким Джулианом Швингером, который заметил, что обратная температура статистической механики эквивалентна мнимому времени квантовой теории.

В начале 70-х мы с Сашей Поляковым развивали конформ­ную теорию поля. Благодаря образовавшимся дырам в «желез­ном занавесе» мы имели возможность публиковать наши ре­зультаты на Западе и обсуждать их с нашими западными коллегами. В результате этих дискуссий была сформулирована важная концепция аномальных размерностей.

Свободное успешное сотрудничество было так же результа­том умного хода Халата, который организовал Советско-Американские симпозиумы в духе «разрядки». Первый симпозиум проходил в Москве в 1969 г., где мы представили наш подход к решению проблемы фазовых переходов, а уже на 3-м сим­позиуме в Ленинграде в 1971 г. Кен Вильсон представил за­конченную теорию, основанную на известном е-разложении (в пространстве дробной размерности).

Особенно запомнился симпозиум, происходивший в горах Колорадо в Аспене в 1976 г. Это был такой праздник! После бесконечных теоретических дискуссий мы поднимались в горы, вечером 4-го июля танцевали, празднуя 200-летие США, об­щались с дружелюбной толпой хиппи. Это был мой последний международный симпозиум, возникли «игры» с КГБ.

Институт Ландау был подобен клубу джентльменов и не по­хож на другие исследовательские институты, которые я знал. Мы работали дома всю неделю в одиночку, иногда встреча­лись в квартирах своих друзей или разговаривали по телефону. Мои студенты иногда жили в моей небольшой квартире, когда необходима была интенсивная работа. Каждую пятницу мы обязательно ездили в Черноголовку, чтобы участвовать в ин­ститутском семинаре. Это было место, где мы обменивались новостями и слухами, получали зарплату, оформляли документы для поездок за границу. Происходили также неформальные семинары в одном из небольших кабинетов, где на примитив­ных досках мы писали рассыпающимся в руках мелом едва видимые формулы. Но именно там, в дискуссиях рождалась новая физика.