Семен Кирсанов - Собрание сочинений. Т. 2. Фантастические поэмы и сказки

— Встааа-вай!..
— К пулеметам!..
(А вы пока
телефонируйте в штаб полка:
у речки Суслонь замечен отряд
бронированных, страшного роста;
ждем приказаний…)

С кургана подряд
приподымались количеством до ста
вооруженные до подошв,
лоб по графам размечен.

Птица упала с облака в рожь,
в обмороке кузнечик.

В атаку ли ринуться?
Ждать?.. Наступать?..
— Прицел одиннадцать!
Це-лик пять!..

Из-за кургана вполоборота
выходят, баллонами плечи сутуля.
Очередь грохота…
Не берет пуля…

Пружиня в рессорах, пулей не тронуты,
как ящеры в проволочном лесу,
пошли — гипнотически — двигаясь — роботы,
свинцовые лапы держа на весу.

— Орудия… огонь! — шарахнулся взвод.
Шепот цепочкой: «Лечь…»
Но и снаряд отклоняется от
странно мерцающих плеч.

Идут, расползается газовый запах,
идут на гусеничном ходу.
Как паровозы на задних лапах,
идут, несут беду.

Слизисто сиз люизит [7] Люизит — смесь изомеров. Тёмно-коричневая жидкость с резким раздражающим запахом, напоминающим запах герани, отравляющее вещество кожно-нарывного действия, ,
полполя дыханием выжгли.
Маску сжимая, шепчет связист;
— Телефонограмма… Держитесь… Вышли…
Сейчас… (захрипел).

Из Бобриков вылетели,
запрятавши в сталь дизелей сердца,
из куска монолитного будто вылитые,
топыря когти хватательных цапф,
сто самолетов.

Беда!
На морде у Робота рупор,
пулеметного речью орущий вокруг…
Ложится зарево на лица трупов,
на крючья хватающих воздух рук.

Вытянув клещи чудесной закалки,
шагают в рост колоколен.
Пунцовые! В зареве! Как при Калке!
Как на Куликовом!

Сквозь вихрь напролом аэро стремятся,
звезда под крылом — комсомольским румянцем.
Самолет показался, жужжа мириадами ос,
когти расправил, полетом бреющим снизясь,
рванул одного, схватил на лету и понес
когтями железными — Робота в дымную сизость.

Ночь. Забилась в кусты перепелка.
И Робот гудит в железной руке,
как летучая мышь вися в перепонках
в белизне осветительных ракет.

А когти аэро впиваются в латы,
как рука шахматиста хватает ферзя, —
напрасно! Идут и идут автоматы,
прожекторным светом качая глаза.

Их ноги хрустят по мертвым и раненым,
уже показались в горящем лесу,
ворочая тысячевольтными гранями,
свинцовые лапы держа на весу.

Остановилось метро.
Воздушна повисла.
Стали автобусы.
Ни одного пассажира.
Город застыл, полумертв.
И только, вытянув дыма перо,
аэро над городом мчится к сияющей пропасти
и на вокзале
татакает пулемет.

Уже
у магазина Смитса и Верндта
висит афиша: «Правительство свергнуто.
Исполнительный Комитет».

На площади Мира
четыре трамвая лежат.
Мимо витрины шляп
провели арестованных полицейских.

Ночь пришла. По звездам прожекторы тянутся,
и, гильзами выстреленными соря, —
уже! — занимают радиостанцию
вооруженные слесаря.

Уже ревком добивает войну
и, дулом лоб кольнув,
уже говорят радисту: — А ну,
переведи волну.

«Маузера» у monsieur в висках:
— Давай-давай! — Под надписью «Робот»
распределительная доска,
и тихо ворчит мотора утроба.

Товарищ в доску ткнул сгоряча, —
monsieur под маузером залихорадило.
— Не мешкать! — и вниз опущен рычаг,
управляющий Роботами по радио.

И на фронте, оступившись о траншею,
Робот мотнул пневматической шеей.
Широкие пальцы из никеля
скрючились… и сникли.

Будто кровь подобралась под угли —
прожектора потухли.

Заворчав глухой утробой,
будто заспанный —
стал отваливаться Робот
на спину.

Замолчал на морде рупор,
замотались хоботы,
повалились к лицам трупов
Роботы.

Помутнела линза глаза,
искривились челюсти,
и последний выдох газа
низом тонко стелется.

Их радиаторы стынут. И стынут
с подбородками-ямочками винты.
И уже мы стоим на сияющих спинах,
наворачиваем бинты.

Утро легло лиловатою тенью,
и солнечный блик по Роботу — вскользь…
И птица села ему на антенну,
и суслик в ухо вполз.

К цветастым клумбам и траве
песочком тропок
приходит с лейкой в голове
садовник Робот.

Доспехом светя,
идет — быстрорукий,
на травку летят
распыленные струйки.

Подходят детишки, — Робот — добрый —
дает им потрогать и локоть и ребра.

По Москве в большом количестве —
ходят слуги металлические.

Вот — метлу держа в ладонях — с тротуара ровного
пыль сосет высокий дворник, весь никелированный.

Железный полон лоб забот —
пылищу вытянуть,
на лбу клеймо: «МОСРОБЗАВОД,
511».

Гуднули машины, пахнули булочные,
и Робот другой —
в стекле управляет движением уличным,
блестя рукой.

— В Маяковский проезд проехать как? —
Робот слов не тратит.
Карта Москвы на стеклянных руках,
и стрелка снует по карте.

А вот и столовая. Зайду, поем
после писания трудных поэм.

Столы стеклянные стоят.
Блестя щеки полудой,
эмалевый официант
несет второе блюдо.

От него не услышишь: «Как-с и что-с
сосисочки-сс, слушаюссь, уксус-с нету-с…»

Безмолвный Робот качает поднос,
уставленный феерической снедью.

И в мраморе бань, потеплев постепенно,
Робот исходит мыльною пеной.

Ноготки у Робота
острее лезвий «Ротбарта».

Станьте вплотную — Робот ручьистый
вытянет бритвы ногтей,
он вас помоет, побреет чисто
и не порежет нигде.

На вредных фабриках красок
хлопочут протертые насухо —
Роботы в светлых касках,
без всяких и всяческих масок.

Ни гарь, ни газ, ни свинцовая пыль
отныне людей не гробят.
Железной ногою в шахту вступил
чернорабочий Робот.

В вестибюле театра у синей гардины
ждет металлический капельдинер.

Светло-медные дяди торчат в коридорах,
и на водку дядям не платят —
человеческий труд — это слишком дорого
для метлы и храненья платья.

И куртку мою, и твою шубку,
когда в вестибюль мы входим оба,
снимает и вешает нежно на трубку
вежливый гардеробот.