Семен Кирсанов - Собрание сочинений. Т. 3. Гражданская лирика и поэмы

Летит живей еще
туннелем вдаль
слов нержавеющих
литая сталь!

Слова не замерли
его руки,—
прожилки мрамора —
черновики!

Тут в сводах каменных
лучами в тьму
подземный памятник
стоит — ему!

Не склеп, не статуя,
не истукан,
а слава статная
его стихам!

Туннель прорезывая,
увидим мы:
его поэзия
живет с людьми.

Согретый множеством
горячих щек,
он не износится
и в долгий срок.

Он не исплеснится!
Смотрите — там
по строчкам-лестницам
он сходит сам.

Идет, задумавшись,
в подземный дом —
в ладонях юноши
любимый том!

Пусть рельсы тянутся
на сотни лет!
Товарищ станция,
зеленый свет!

Землей московскою
на все пути,
стих Маяковского,
свети, свети!

На станцию «Земная ось»
поедем, не сегодня — днями!
Она стоит немного вкось,
воображаемая нами.
Она в уме, и, как залог,
она мне раз в неделю снится;
о ней завязан узелок
и в книжке загнута страница.
Я узел развяжу платка,
спокойно к полюсу спланирую,
на ледяную гладь катка,
и вам оттуда промолнирую:
«Благополучно прилетел,
читайте „Комсомольской правде“.
Хорош погоды бюллетень.
Спешу. Целую. Телеграфьте.
Встречайте. Прилетим в восьмом.
Легко пробили туч осаду.
Люблю. Подробности письмом.
Везу моржонка зоосаду».
Там, чтобы ось была взаправдашной,
мы сами в землю вбили ось,
и знамя над землею радужной
на вечном стержне поднялось.
Мы видим с птицы широченной
все краски северной красы,
и днем и ночью шар ученый
все ходит вкруг своей оси.
Отсюда будет очень близко
лететь к Москве и к Сан-Франциско.
И, может быть, поэт Тычина,
в кабине светлой сидя чинно,
посмотрит вкось и скажет: «Ось,
яка вона, земная ось!»
Она в уме, и, как залог,
она мне раз в неделю снится;
о ней завязан узелок
и в книжке загнута страница.

Высотными тучами сотканы
дожди для озер полноводных;
апрельскими метеосводками
насыщены радиоволны.
Я тоже приемник! Настраивай
меня на такую капеллу,
добейся настройки, настаивай,
чтоб таяло все и кипело!
И хлынуло бурное таянье
к очнувшейся флоре и фауне.
И жерди расчищенных кровелек
дрожат от антенновых проволок.
И льдинки, забытые в марте,
готовы к ручьистой возне,
и снова из всех хрестоматий
вылазят стихи о весне.
Мильонами капельных гвоздиков
к земле прибиваются лужи,
а массы полярного воздуха
отходят с потерями в стуже.
И место готово жужжаньем —
лиловокрылатым южанам.
И вот я вошел и включился
в горячие майские числа,
в весенний концерт шелестений
смычками взмахнувших растений.
Подумайте, тучи, где хлынуть,
ищите засушливый климат,
спешите к озимому клину,
и там вас восторженно примут!
Ни признака шуб и поддевок,
в сундук надоевшую серость!
Вот птицы с листками путевок
на влажных карнизах расселись.
Закрытые на зиму плотно,
раскрылись промытые окна,
и пчелы работают в сотах
в три смены на низких частотах.

Как на самых на Карпатах
есть Гуцульщина-земля.
Гей, Гуцульщина-земля,
ты Полтавщине родня!
Не берет кремень лопата,
ты осталась на Карпатах
с украинским говором,
горная,
гордая!
Не скрутили той страны
сановитые паны
с бельведерским гонором.

В небе холод синеватый,
кряж карпатский становой.
Да и хаты
с синевой,
так белы — не выпачкай!
Хлопец в шапке синеперой,
в белой куртке с выпушкой,
ходит, гонит стадо в горы,
пояс резан серебром,
ломоть хлеба вложен в сумку,
да наигрывает шумку
он на дудке с пузырем.
Да и козы беловорсы
ходят за подпасками,
и до сердца дышат горцы
высями карпатскими.

У гуцулок руки ловки, —
ой, какие вышивки!
Только сами нищенки…
Верно служат им иголки,
мелкой стежкой колют холст.
А рисунок-то не прост!
Целый луг в узор врисуют,
там — закат, а тут — рассвет.
Синий цвет гопак танцует,
в паре с ним зеленый цвет.
Приезжали торгаши,
забирали за гроши,
и — один другого краше —
рушники на руки!
Говорили: — То есть наши
малопольски штуки.

У гуцулов руки резвы,
гой, какие резьбы!
Ляльки, люльки, ложки, блюда,
что ни вещь, то чудо!
Всё паны берут за грош:
— Прошу пана, хлопский нож! —
Маршалковска улица
мастерством любуется.
— Осемь десьонт чтери злота —
малопольская работа! —
А гуцул-мастеровой
знает голод даровой.
Перед паном-экономом
били хлопца макагоном,
ой, там, ой, там на току
сбили хлопца на муку!..

Как на нашу Гуцульщизну
власть советская пришла!
Власть советская пришла
с новым светом, с новой жизнью!
Наша песня — у Карпат!
Горы древние не спят,
и к броне стальных машин
белый снег слетел с вершин.
Да встречает теплым звоном
нас гуцульская страна,
нет, не завоевана,
нами зачарована:
Красной Армией Червонной
зачарована она.

А пришла Радянська Влада
не суровым стариком,
а пришла Радянська Влада
молодым политруком
со звездою нарукавной.
Ладный, складный политрук —
украинец из Полтавы.
Обступили его вкруг,
приглашают в хату, в гости,
да несут орехов горсти,
яблоки да молоко,
по-гуцульски — широко!

Показал хозяин блюдо:
— Ось гуцульская резьба. —
Политрук сказал: — Не худо!
Тонко резано. Весьма.
Хорошо, кто понимает.
Дай-ка я попробую!.. —
Острый ножик вынимает,
досточку особую,
щурится,
хмурится…
Смотрят хлопцы и дивчата
на его резьбы початок.
Нож не режет, а летает,
и не движется рука,
только кончик выплетает
сразу тридцать три цветка!

Не свести с узора глаза.
Шепот, тихий разговор.
Да как ахнут люди сразу:
— То ж гуцульский, наш узор!
Наши квитки с завитками,
навить нашими руками
скризь оно
ризано! —
И пошел по хате гул:
— Нет нигде такой оправы! —
Гуркотят: — Да он гуцул! —
Отвечает: — Я с Полтавы! —
Гимнастерку расстегнул,
отгибает деловито
красный ворот, а под ним
во всю грудь рубаха шита
лугом сине-голубым.
Смотрят жинки на нее:
— То ж гуцульское шитье! —
Отвечает политрук: —
То работа наших рук!
По рубашке из сатина
на советской стороне
это вышила дивчина
из Черниговщины мне.

По-гуцульски и полтавски —
разговор один!
Сколько жили врозь годин,
но слова одной раскраски!
Сколько нас делило гор,
но в резьбе один узор!
Сколько жили под панами,
но в шитье один орнамент!
Ах, Гуцулщина-земля,
ты Полтавщине родня,
ты хозяишь на Карпатах
с красным знаменем на хатах,
горный кряж червонных рад!
С вольной жизнью, украинцы!
Львов и Киев — брату брат,
между нами нет границы
от Полтавы до Карпат!