Том Уикер - На арене со львами

Полиция штата была на месте и направляла подъезжающие машины на тот самый луг, по которому Андерсон и Морган шли когда-то, смеясь, под звездным небом. Дайн педантично выполнил все указания полисменов и затормозил. Морган с опаской вылез из кондиционированной прохлады автомобиля под палящее солнце, яростно и беспощадно сверкавшее на желтоватом, словно глина, небе. После долгого, иссушающего лета на деревьях и кустах почти не осталось листвы, и даже луговые травы высохли, поникли, стали жухлыми и грубыми, как лица накрашенных старух; и это тоже, подумал Морган, очень подходит для дня, когда хоронят Андерсона. Он шел между Данном и Глассом неохотно, словно на собственные похороны. Со стороны дороги медленно наползало пыльное облако, белесое и густое в безветренном воздухе, Морган тщетно попытался отогнать мошкару, которая роилась вокруг его головы, слетевшись с плодородных окрестных полей.

— Великолепное место,— сказал Данн.

Они шли к дому, иногда попадая в тень деревьев, терпеливо млевших под жгучим солнцем. Какой-то человек вышел из дверей, поглядел на них и спустился с крыльца.

— Привет, Ральф,— сказал Морган.— Гласс, вот тот, кто вам нужен.

Они обменялись коротким рукопожатием. Рольф Джеймс поздоровался с Данном с некоторым подобострастием, и Морган вдруг понял: Ральф остался без работы. Возможно, некоторое время он еще продержится у преемника Андерсона, но обычно сенаторы предпочитали сами подбирать себе помощников.

— Ваши операторы уже здесь,— сказал Джеймс, обращаясь к Глассу,— Они разместились во внутреннем дворе.— Он неопределенно махнул рукой в сторону дома.— Еще одна группа приехала из столицы штата, они тоже там, так что когда прибудут сенаторы, и губернатор, и все прочие, я постараюсь провести их, а уж дальше ваше дело.

— Угу,— сказал Гласс.— Да, конечно. Но я, собственно, хотел осмотреться — ну там, местный колорит и все прочее. Ну, скажем, кладбище, где, говорят, Старый Зубр покоится.

Джеймс смущенно кашлянул.

— Э… ну да, понятно… только вот кладбище… дело в том, что минуту назад миссис Андерсон решительно запретила мне кого-либо туда возить. Никаких телевизионщиков на погребении.

Гласс даже растерялся.

— Но ведь это для программы. Разве она не хочет, чтобы погребение передали по телевидению?

— Я делаю все, что в моих силах,— сказал Джеймс.— Убеждал ее, как мог. Но, быть может, нескольких кадров до начала отпевания вам хватит.

Данн засмеялся.

— Мистер Гласс, раз она сказала, чтобы телевизионщиков не было, значит, их не будет, смею вас заверить.

— Похороны мистера Сэма транслировались по телевидению,— сказал Гласс.— Я сам там был. Даже похороны президентов транслируются, верно? Чем же он такой необыкновенный?

— Хотя бы тем, что его похороны транслироваться не будут,— сказал Морган.

Он вдруг почувствовал нетерпеливое желание поскорей увидеть Кэти.

Словно угадав его мысли, Данн спросил:

— Скажите, мистер Джеймс, где сейчас миссис Андерсон? Можно лам зайти к ней?

— Да, конечно. Знаете, она прекрасно держится. Вчера вечером вернулся из школы Бобби, ее сын, он сейчас тоже где-то здесь, и еще кто-то из похоронного бюро. Заходите же в дом, скоро там будет полно народу.

С крыльца спускался чернокожий слуга. Он заметно состарился, брел медленно, но Морган сразу его узнал. Он поспешил навстречу и обеими ладонями крепко сжал широкую, черную руку.

— Джоди, что ж нам теперь делать, черт побери!

Печальное, суровое лицо Джоди слегка сморщилось, и он ответил на рукопожатие Моргана: во всяком случае, Моргану так показалось.

— Как-то надо жить дальше,—сказал Джоди,—Но нынче мне неохота об этом думать.

Долгие годы Джоди заботился о Ханте Андерсоне, как нянька, и здесь, на Юге, и в Вашингтоне: опекал его в самые тяжкие времена, а в лучшие становился незаметным, по был всегда под рукой.

— Вас, Джоди, он любил, как никого другого, и полагался на вас,— сказал Морган.

Это была истинная правда, по Морган сразу почувствовал фальшь и пошлость своих слов; подобно многим другим людям, которые выросли на Юге, он боялся, что негры видят его насквозь и прекрасно различают за тщательно выработанным доброжелательством несокрушимую белую сердцевину. Морган всеми силами старался не быть расистом, что уже доказывало, как тщетны его старания. Это чувство всегда будет жить в нем, отвратительное и неотвязное, привитое ему с детства; и лишь в самые счастливые минуты своей жизни он предавался самообману, убеждая себя, что, подобно тому, как робкий человек преодолевает робость, вернее всего можно победить расизм, признав и подавив его в своем сознании. Джоди, конечно, знал, что Морган именно так и поступает; все они знают это, подумал Морган.

Джоди отнял руку и покачал головой.

— С мистером Хантом я всегда чувствовал себя человеком,— сказал он,— Миссис Андерсон видела из окна, как вы подъехали, и просила вас, мистер Морган, подняться к ней.

Ну, теперь, подумал Морган, Данн со своими проклятыми зелеными очками будут знать свое место; но Данн расспрашивал Джеймса о расписании самолетов так непринужденно, будто ничего не слышал, хотя Морган, поднимаясь на крыльцо вслед за Джоди, был уверен, что он прекрасно слышал каждое слово.

А потом Морган забыл про Данна. Еще прежде, чем он подошел к двери — прежде, чем он почувствовал дурманящий аромат совсем рядом,— он намеренно отвел глаза, чтоб не видеть белые цветы у двери. До этого мгновения смерть Андерсона представлялась реальным, свершившимся фактом лишь в краткие минуты странного озарения — не бывать уж больше тихим воскресным прогулкам по Главер-парку, или по берегу канала, или в Сент-Годенс, на кладбище Рок-Крик; не бывать случайным, мимолетным встречам, когда они спасали друг друга на каком-нибудь дурацком приеме в дымном зале посольства и удалялись в самый тихий уголок, пьяными глазами наблюдая, как вокруг кипят страсти и сталкиваются корыстные, противоречивые интересы; не будет и долгих, бессвязных монологов по телефону, которыми Хант Андерсон в последние годы то очаровывал, то донимал своих старых друзей, и теперь наконец Кэти может перестать притворяться, будто ее интересует Клуб сенаторских жен. Вид этих цветов породил совсем иное ощущение; он не вызвал ни подсознательных щемящих воспоминаний, ни даже простой скорби; цветы были грозными, как сама правда. Они открыто накладывали на дом Андерсона печать смерти — с тайным торжеством и одновременно со зловещим предостережением, тая в себе недобрую, грозную весть к живым. Проходя мимо благоухающих цветов и по-прежнему глядя в сторону, Морган подумал, что во всей вселенной только человек находит в себе мужество и жестокость, надменность и чуткость, деликатность и злость, чтобы отметить свое недолгое пребывание в мире и приветствовать неотвратимую тьму одним и тем же душистым символом.