Том Уикер - На арене со львами

Почти все съедало телевидение. Никто из наших соперников не выдавал в эфир столько передач, как мы, да еще с таким блеском, потому что мы раньше всех поняли, какую пользу может принести телевидение. Но разоряло оно нас подчистую — там ведь разговор короткий: выкладывай наличными да плати вперед. Оставшиеся мелкие средства уходили на разъезды, организацию митингов и собраний да на печатание агитационных материалов. В нашем активе было всего несколько человек, Дэнни и Ральф Джеймс обеспечивали контакт с прессой, Спрок и Берджер орудовали в Вашингтоне, обрабатывали тех газетчиков, которые еще пытались упорствовать, а Кэрли вербовал Андерсону новых сторонников по всей стране. Я с грехом пополам согласовывал их действия. Конечно, без добровольных помощников нам была бы крышка, и тут нас здорово выручили клубы, провозгласившие лозунг «Андерсона — в президенты!» Их члены и взвалили на свои плечи всю подготовку к первичным выборам — домашние хозяйки, проповедники, учителя, молодые люди, которые не имели доступа к партийной верхушке, такие же дилетанты, а потом мы бросили всю эту армию добровольцев на предвыборный съезд. До этого почти никто из них на таких съездах и не бывал. Помню, я перечитал горы книг о процедуре выдвижения кандидатов, но, поверьте, только зря время потерял.

Потом, когда все уже было позади, я, честно вам признаюсь, подсчитал наши долги и перепугался насмерть. Телефонная компания согласилась уступить по сорок центов с доллара, авиакомпании — по пятьдесят, по большинство землевладельцев и торговцев не получили ни гроша. Меня это ужасно тяготило, но Кэти настаивала, чтоб я выкинул из головы эти глупости: «Если б мы победили, они сразу же аннулировали бы долги, Хант и присягу не успел бы принести. Они просто вложили в него капитал».

Но как бы там ни было, на первичных выборах мы взяли верх и нигде не потерпели поражения, кроме цитадели Джо Бингема, но это поражение можно было в расчет не брать. Конечно, настоящих противников у нас в то время не было, но все равно, мы знали, что нам есть чем гордиться: Ханту по-звонил сам президент и вновь пригласил к себе, одно это чего-нибудь да стоило. Мы даже начали было подшучивать над Хантом — дескать, уж если и Старик готов к нам переметнуться, придется оставить в покое партийных лидеров и жать на преемственность. Старик принял его в Овальном кабинете и не стал тратить время на пустые разговоры.

— Стало быть, все-таки решили идти до конца, сенатор?

— У меня нет иного выбора, господин президент.

— Вы можете выступить претендентом на предвыборном съезде, это всегда очень тешит самолюбие. Пройдите с успехом первый тур, и ваша вера в себя укрепится еще более, а потом передайте свои голоса вице-президенту.

— Мои люди на это не пойдут, господин президент. Может быть, ваши и пошли бы, но мои — никогда.

— Все так говорят. Разбираетесь ли вы в политических тонкостях?

— До такой степени — нет.

— Ну, уж коль вы все равно погрязли в политике, запомните: крупный зверь выходит на охоту последним.

— И тем не менее, господин президент, выбора у меня нет. Мы взяли на себя слишком много обязательств, и слишком много людей поверили в нас.

— Ну, как знаете, но я вас предупредил — это был мой долг перед партией.

— Глубоко вам признателен,— сказал Хант.— Но ведь не одного же вице-президента вы намерены выставить на съезде?

Старикан втихомолку рассмеялся — это уж сам Хант рассказывал — и откинулся на спинку своего массивного кресла, хитрый, неуступчивый, напористый: он сорок лет вершил политические дела, а если и не вершил, то, во всяком случае, знал, что вокруг него творится, как свои пять пальцев.

— Есть в вас папашина кровь, да-с, есть,— сказал он.— Ох, и упрям он был, нипочем не свернешь.

— Во всяком случае, вице-президента он мог бы прикончить одним щелчком.

— Его несговорчивость вы тоже унаследовали, сенатор?

— Думаю, мне она не понадобится. И все же, господин президент, вашу поддержку мы предпочли бы чьей бы то ни было. Когда вы закончите подсчет и увидите, что карта вице-президента бита, да и Старка тоже, надеюсь, вы снова вспомните о нас.

— Карта Старка? — переспросил президент.— Да за Старка я и гроша ломаного не дам.

— Пускай даже партия выдвинет своего кандидата, победим на выборах все равно мы, и вы это знаете, господин президент,— сказал Хант и принялся объяснять, что у сенатора Ханта Андерсона есть на это все основания. Президент вежли-вонько его выслушал, слегка покачиваясь в своем глубоком кресло. Потом вдруг встал и откланялся; Хант рассказывал, что ему в жизни не доводилось встречать человека с такими беспощадными глазами.

— Ну что ж, сенатор,— сказал президент,— если все и дальше так пойдет, как вот сейчас, надо думать, на съезде мы с вами увидимся.

После этой встречи Хант окончательно убедился, что президент ставит на губернатора Эйкена. А назавтра, не успел Хант, что называется, отрясти со своих ног прах Овального кабинета, арестанты в штате у Эйкена подняли бунт, будь они трижды неладны. Хант развернул газету, проглядел заголовки и говорит: «Эти сволочи их подкупили, ей-ей». Чтоб за две недели до открытия предвыборного съезда человеку привалила такая удача — да это просто неслыханное дело.

Сейчас-то мне ясно, что именно тогда мы и проиграли, а может, даже раньше. Потому что, когда Эйкен один вошел в тюрьму к вооруженным каторжникам и сказал, что, если через час они выдадут всех заложников, он гарантирует всем помилование, даже Хант вынужден был признать, что это выглядело эффектно. А потом, когда арестанты подчинились, Эйкен немедля созвал экстренное заседание законодательного собрания штата и потребовал, чтоб оно утвердило тюремные реформы, которые он предложил чуть ли не год назад, а чиновники положили под сукно, и теперь законодатели не просто приняли эти самые реформы, они сделали для Эйкена именно то, что ему и было нужно — с легкой руки арестантов его имя и его мужество стали известны всей стране, и вся страна с симпатией отнеслась к Эйкену.

Разумеется, официально Эйкен в списке кандидатов не значился, но ходили упорные слухи, что президент намерен включить его в этот список с соблюдением всех надлежащих формальностей, а также желает, чтоб народ получше его узнал, и, когда мы услышали об арестантском бунте, сразу стало ясно, что нам этот удар перенести будет нелегко. А как только вернулась Кэти — уж не помню, где она тогда была,— и узнала эту новость, она тут же пришла ко мне в секретариат, села напротив меня на стол, пододвинула к себе телефон и говорит: «Если когда-нибудь проговоришься Ханту, шкуру спущу. Как позвонить Данну?»

Да, именно это она и должна была сказать, подумал Морган с легкой насмешкой и в то же время по-отцовски гордясь его (как гордится мужчина женщиной, когда она поступила так, как поступил бы или хотел бы поступить он сам), только я в то время еще не знал, какую роль в предвыборной кампании играла Кэти.