Том Уикер - На арене со львами

К моменту появления Хинмена заседания комиссии обрели уже не просто политическую, но и общественную направленность. В этот вечер по всему Вашингтону, от Капитолийского холма до Спринг-Вэлли, люди, которым не удалось сюда попасть, были обречены на молчаливое сидение за обеденным столом. Старожилы узнавали среди публики хозяек знаменитых политических салонов и тех элегантных дамочек, которые норовили попасться на глаза этим счастливым избранницам судьбы. Закулисные деятели, адвокаты, оставшиеся не у дел политики, студенты и прочие завсегдатаи, неизменно присутствующие при открытии заседаний,— все были тут как тут. Явилась даже супруга одного из прежних президентов, внушительная дама, говорливая и шепелявая, в шляпе с широченными полями, которая заслоняла зал от тех, кто сидел позади нее и предпочитал помалкивать. В третьем ряду сидела супруга французского посла в каком-то очень дорогом парижском наряде — циники утверждали, что она недурно зарабатывает, рекламируя подобные туалеты. Явились и жены некоторых министров, блюдя свою чопорную и бесполую добродетель, а Мертл Белл порхала меж столом для прессы и стайкой своих милых сотрудниц, которые устроились на лучших местах у входа. Жены сенаторов сидели по всему залу, и даже несколько дипломатов явились поглазеть на это сугубо американское зрелище.

Первым из сенаторов явился, рассчитывая на внимание фоторепортеров, представитель одного из западных штатов по фамилии Апдайк, человек с лицом церковного певчего и с душой старьевщика. Официально Апдайк и Андерсон состояли в одной партии, но матерые сенаторы включили Апдайка в состав комиссии, дабы он защищал их собственные интересы и интересы партии от безответственного одиночки Андерсона. Надежды подорвать довольно-таки сомнительную лояльность Апдайка не было никакой, поскольку сенат гарантировал ему утверждение проекта большой гидростанции, в котором была заинтересована крупная электрокомпания, купившая его за такую баснословную цену, что даже он не искал иных покупателей.

Затем, сонно мигая и рокоча, как броневик, явился Адольф Хельмут Оффенбах собственной персоной — тот самый боровоподобный любитель вздремнуть, чьей иностранной фамилией Зеб Ванс три года назад столь тщетно пытался позолотить законопроект Мотта Гранта. За ним пришел в яркой жилетке еще один представитель меньшинства: в ложах для прессы и в гардеробах его прозвали сенатором от Доминиканской республики за пылкость, с какой он отстаивал интересы великого карибского «демократа» Рафаэля Леонидаса Трухильо, который в те дни постоянно обеспечивал себе льготы на торговлю сахаром в США, а своему благодетелю — прекрасный отдых на лоне тропической природы и внушительный вклад в фонд предвыборной кампании.

В щекотливой истории с Хинменом (в отличие от других стоявших перед комиссией вопросов) Андерсон мог твердо рассчитывать на поддержку Оффенбаха и сенатора от Доминиканской республики по очень простой причине: им было выгодно крушение потенциального противника их партии на очередных президентских выборах. Но политическая крамола Ханта приобрела бы уже вовсе зловещий оттенок, если б его единомышленниками оказались только враги, а потому сенатор, вошедший в зал последним, с точки зрения Андерсона, был наиболее важным членом этой, выражаясь на сенатском языке, «высокой комиссии».

Опоздавший — молодой, неглупый аристократ из Новой Англии, Уоррен Виктор,— попал в сенат, минуя выборы, и его на редкость короткий срок уже подходил к концу. Беда Виктора заключалась в том, что он не скрывал презрения к своим коллегам, в том числе и к партийным лидерам. В отместку они систематически проваливали или клали под сукно те немногочисленные законопроекты, которые он порой пытался выдвинуть, снисходя к нуждам своего штата. В конечном счете особого значения это не имело, так как Виктор не скрывал своего презрения и к избирателям, которые в недалеком будущем, едва лишь представился случай, столь же недвусмысленно презрели его самого. Он вошел, морща свой пуританский нос при виде такого сборища, являя собой ту самую поддержку, в которой Андерсон особенно нуждался, ибо Уоррен Виктор был единственным членом комиссии, чей голос, присоединившись к большинству, снял бы с Ханта обвинение в том, будто он опирается только на представителей враждебной партии.

— Но этот сукин сын глядит на меня пустыми глазами и заявляет, что пока предпочитает не высказывать своего мнения,— говорил Андерсон.— Он полагает, что такие люди, как он и, видимо, Хинмен, самим богом назначены управлять чернью. И к тому же он до того добродетелен, что я опасаюсь предложить ему выпить. Я знаю только одно: вести себя он будет как аболиционист, а остальное одному богу ведомо.

Благодаря наставлениям Дэнни О'Коннора, за долгие недели заседаний Андерсон научился выбирать наиболее выгодную ми- нуту и последним из членов комиссии поднялся по лестнице, ведущей от Ротонды. Когда он входил, в зал донеслись аплодисменты толпы, собравшейся снаружи. Да и в зале поднялся шум, началось движение, но тут фоторепортеры с приветственными криками и ослепительными вспышками набросились на Андерсона и заслонили его от зрителей, хотя время от времени было видно, как он, подчиняясь их требованиям, любезно поворачивает то так, то эдак свою неповторимую взъерошенную голову, всю в неизменных вихрах.

Морган успел заметить Кэти, когда она вошла следом за мужем, и позже он вспоминал, как что-то будто сорвало его с кресла. Он стал пробираться по забитому людьми центральному проходу к ее обычному месту в заднем ряду, которое занял для нее сенатский служитель. Постепенно суета вокруг Андерсона улеглась, и он направился через толпу фоторепортеров к трибуне, остановился, перекинулся несколькими словами с Виктором, пошептался с Адамом Локлиром, а потом ему вновь пришлось позировать ненасытным фоторепортерам, держа в руке председательский молоток. Кэти шла по проходу, и все головы поворачивались вслед за ней, а Мертл Белл где-то в первых рядах вытягивала шею, стараясь рассмотреть ее платье. Кэти улыбнулась Моргану легкой, безразличной улыбкой, села и надела темные очки, чтобы свет телевизионных прожекторов не слепил ей глаза.

— Ну, как пойдет дело, хозяйка? — Он примостился рядом с ней, чувствуя, как она вся напряглась.

— Если б я это знала! Он уже тут?

— Вы думаете, этот тип позволит кому-нибудь испортить эффект его появления? Кэти… я хотел вам кое-что сказать…

Морган сам не знал, как у него вырвались эти слова,— не знал тогда и много лет спустя тоже.

Кэти слегка подалась вперед, чтобы видеть дверь, в которую в любую минуту мог войти Поль Хинмен. Не повернув головы, она дотронулась до руки Моргана, лежавшей у него на колене.