User - i dfee46a8588517f8

Естественно, что «les prochvostis», ставшие хозяевами поло­жения, наложили печать на работу всего правительственного аппарата, полностью определили его стиль и уровень. Можно с уверенностью утверждать, что начиная с «эры» Хвостова — Штюрмера Совет министров как единое целое практически пере­стал существовать. В нем образовалось некое полуконспиратив­ное ядро — правительство в правительстве, которое и принимало все действительно важные решения в тайне от остальных ми­нистров, узнававших о них.

Как показывал Наумов, на квартире у Штюрмера происхо­дили «тайные заседания» группы министров, обсуждавших во­просы борьбы с «гидрой»—Земским и Городским союзами. Ряд вопросов, которые вдруг возникали в Совете министров, гово­рил он в другом месте, «были для некоторых министров, в част­ности для меня, обычно полной неожиданностью. Мы совершен­но не знали... как высшая политика фабрикуется». Только часть министров «была близка к первоисточнику высшей политики» 340.

То же самое говорил и Покровский. «Во время председа­тельствования Штюрмера,— указывал он,— Совет министров производил на меня такое впечатление, как будто он все более превращался в старый комитет министров, то есть в присут­ственное место для решения текущих дел... а политика ведется не в Совете министров, а где-то за пределами Совета мини­стров», помимо него, лишь некоторыми его членами 341.

По свидетельству Игнатьева, «маленький» Совет министров начал функционировать еще при Горемыкине, но окончательно оформился при Штюрмере. Под предлогом необходимости коор­динации деятельности министерств, связанных со снабжением армии, был создан под председательством главы кабинета «такой коллектив, который был сильнее Совета министров». Он фактичес­ки решал все вопросы, а остальных министров «совершенно от­странил». В Совет министров вносились только «бесспорные» воп­росы, т. е. малозначащие 342.

Но если споры, паче чаяния, все же возникали, то журнал

заседания, как показывал Покровский, фальсифицировался по указанию Штюрмера таким образом, что разногласия из него ис­чезли 343. «Там были большие стилисты»,— замечал по этому по­воду Наумов 344. Надо дойти до крайней точки падения, чтобы начать культивировать такие методы. Даже Протопопов вынужден был признать, что Штюрмер был «председателем в Совете ми­нистров, но не председателем Совета министров», а сам Совет «был разбит на кусочки» 345.

Но и «малый совет», осуществлявший директивы царицы и Распутина, отнюдь не отличался сплоченностью. Участники клики все время интриговали и следили друг за другом. Дело дошло до того, что Мануйлов убедил Штюрмера в необходимости создать при председателе Совета министров «как бы особый сверхдепартамент полиции». Это учреждение, по словам Белец­кого, мыслилось «как совершенно законспирированное» от всех высших правительственных лиц и установлений, «в том числе в особенности от департамента полиции», с большими средствами и огромной агентурой. В' сферу его деятельности должно было попасть решительно все: положение внутри страны, внешняя поли­тика, торговля и промышленность, печать русская и заграничная, министерства и законодательные палаты, настроения армии и фло­та, широко поставленный контршпионаж. Идея эта понравилась Распутину и «была близка к осуществлению Штюрмером», и толь­ко арест Мануйлова, а затем и отставка самого Штюрмера поме­шали ей осуществиться 346.

Не могло быть, конечно, и речи о единой согласованной прави­тельственной программе. Штюрмер вообще считал принципиально недопустимым для правительства монархической страны следовать какой-то определенной программе. «Одна есть программа,— заявил он на допросе,— власть, которой каждый из нас в свое время присягал» 347. Голицын тоже признал, что никакой програм­мы у него не было 348. Протопопов на допросе лепетал о том, что в первую очередь он ставил своей задачей наладить «продоволь­ственное дело» и дать «движение» еврейскому вопросу.

Идею о «еврейском равноправии» подсказал Протопопову его друг и советчик Курлов. Как истый жандарм, он был убежден, что революцию в России делают евреи, недовольные «чертой осед­лости» и другими ограничениями, и если эти «стеснения», хотя бы частично ликвидировать, большинство их превратится в лояльных российских обывателей. Характерно, что другой высокопоставлен­ный полицейский — Белецкий занимал в еврейском вопросе точно такую же позицию, как Протопопов и Курлов. В специальной записке на имя царя он призывал последнего в порядке «высо­чайшей милости» упразднить «запретительные нормы» в отноше­нии евреев, мотивируя необходимость этого шага двумя соображе­ниями: мера эта будет способствовать упрочению престижа царской власти и произведет хорошее впечатление в странах-кре- диторах, особенно в Америке (где судьба займов во многом за­висела от еврейских банкиров) з49.

В так называемой «предсмертной записке А. Д. Протопопова», опубликованной Петром Рыссом, экс-министр пытался изобразить дело таким образом, что у него была продуманная и цельная программа деятельности. Помимо продовольственного и еврейско­го вопросов, он еще.называет законопроект о выборном духо­венстве, разработанный в синоде по его инициативе в результате соглашения с Раевым и при поддержке Питирима. Согласно проекту, священники выбирались приходами, содержание они должны были получать от казны, плата за требы запрещалась 350.

. Самым интересным с точки зрения характеристики государст­венных потенций Протопопова, а заодно и царской четы был его проект, изложенный в памятной записке на имя царя и направ­ленный, по его словам, на то, чтобы «в известной мере развить существовавшую русскую конституцию». Надо полагать, этот про­ект представлялся Протопопову остроумным ходом, выбивающим из рук «Прогрессивного блока» его главное оружие — Ми­нистерство общественного доверия.

Проект состоял из трех основных пунктов: 1) Думе и Государ­ственному совету предоставлялось право вносить запросы и голо­совать не только по вопросу незакономерности действий тех или иных министров и главноуправляющих, но и по вопросу о нецеле­сообразности их действий; 2) в случае, если закрытым голосова­нием в две трети кворума Думы действия министра будут осуж­дены, следует вторичное голосование, предлагающее дать этому министру объяснение перед «особым Верховным судилищем», со­стоящим из сенаторов и членов Государственного совета и Думы, а также почетных опекунов, членов Военного совета или других лиц, назначенных по высочайшему повелению; 3) постановление «судилища» идет «на высочайшее благовоззрение».