User - i dfee46a8588517f8

В. И. Ленин не только часто и настойчиво указывал на эти два шага, но, как указывалось во введении, дал им и теоретическое объяснение. Говоря о монархии, способной ужиться со всеобщим избирательным правом, В. И. Ленин имел в виду кайзеровскую Германию. Монархия, указывал он, как политическая надстройка настолько гибка и приспособляема, что может очень долго сохра­нять свою власть целиком или в значительной части, усевшись на чуждый ей в принципе буржуазный базис. Таким образом, точка зрения В. И. Ленина по вопросу о приспособляемости абсолютизма была прямо противоположна точке зрения Вишняка.

Однако, переходя конкретно к России, В. И. Ленин считал, что русский абсолютизм такой гибкостью, как скажем, германский, не обладал. «Но,— писал он далее,— из этих бесспорных абст­рактных соображений делать выводы относительно конкретной русской монархии XX века — значит издеваться над требованиями исторической критики и изменять делу демократии» 5.

В чем же причины того, что русский абсолютизм, несмотря на начатую им уже с Петра I и продолжавшуюся весь XIX и начало XX в. эволюцию в сторону европеизации, по твердому убеждению В. И. Ленина, с такой потрясающей очевидностью подтвердивше­муся последним трехлетием существования царизма, не был спосо­бен довести ее до конца, т. е. до превращения себя в буржуазную монархию по прусскому образцу? В. И. Ленин усматривал эту невозможность в самой истории царской монархии, в особенностях ее исторического развития по сравнению с тем же германским абсолютизмом. Именно об этом говорят слова об издевательстве над требованиями исторической критики, т. е. исторического подхо­да к явлению, именуемому русским царизмом.

В чем же состояли эти особенности, вернее, причины, обусло­вившие указанную неспособность российского абсолютизма, обер­нувшуюся для него столь бесславным концом? Как это ни парадок-

сально на первый взгляд, основная причина крайней реакцион­ности, окаменелости и слабости царизма в последний период его существования прежде всего объясняется, если, пользуясь вы­ражением В. И. Ленина, строго следовать исторической критике, его повышенной прочностью и относительно более длительной прогрессивностью по сравнению с аналогичными западнревро- пейскими режимами в пору его становления и расцвета. Образно выражаясь, за избыток здоровья и крепости в молодости, тратив­шихся неумеренно и бесконтрольно, царизм в старости расплатил­ся параличом и гниением.

В силу целого комплекса сложно взаимодействующих истори­ческих, географических, внешнеполитических и других факторов, определявших ход исторического развития России, сильная, бес­пощадная и целеустремленная абсолютная монархия явилась одним из главных компонентов исторического и государственного выживания и развития. Монархия стала основной централизую­щей силой и символом объединения разноязычных и находя­щихся на разных уровнях развития народов на бесконечно огром­ной территории. Она стала также щитом и мечом в борьбе с много­численными внешними врагами, в которой успех или поражение были равносильны соответственно жизни или смерти России как государства. На фоне таких задач, решавшихся в крайне тяже­лых и неблагоприятных условиях, начиная от последствий татар­ского завоевания и интервенции начала XVII в. и кончая суровым климатом и редкостью населения, создалась громадная, по выра­жению В. И. Ленина, относительная самостоятельность российско­го абсолютизма по отношению ко всем классам и слоям населения, включая и собственный опорный класс — дворянство, воплощени­ем и инструментом которой явились бюрократия и армия.

Что же касается русской буржуазии, то она в силу своей сла­бости и контрреволюционности была совершенно не в состоянии осуществить свои претензии к царизму — борьбу подменяла сло­вом, выбор между реакцией и народом всегда делала в пользу первой. Казалось, такое положение должно было радовать рос­сийский абсолютизм. Но в конечном итоге слабость русской бур­жуазии сослужила ему плохую службу, стала дополнительным и очень серьезным источником собственной слабости. Радость эта была бы уместна лишь в том случае, если бы народ «безмолство- вал». Но он не только не молчал, но совершил в начале века гран­диозную антиабсолютистскую революцию, которая, несмотря на поражение, расшатала и резко ослабила царизм. На смену преж­ней распыленности пришел союз многомиллионного крестьянства с рабочим классом, который, как было уже очевидно, стал постоян­но действующим фактором русской истории.

В таких условиях, отличительной чертой которых даже после подавления революции было нарастание нового революционного кризиса, царизму позарез требовался надежный сильный союз­ник в лице буржуазии, чтобы не остаться с глазу на глаз с революционным народом. Но если с надежностью в смысле

верности контрреволюции дело обстояло вполне благополучно, то по части силы, влияния на народ все было наоборот. В после­революционный период царизм был вынужден пойти на союз с бур­жуазией в общенациональном масштабе, который он оформил в виде третьеиюньской Думы, создав так называемую третьеиюнь­скую политическую систему. Смысл этой системы состоял в том, что Дума имела не одно, а два большинства, консервативное и либеральное, которые попеременно образовывали октябристский «центр», действовавший по принципу качающегося маятника. Объективная возможность такого попеременного голосования обеспечивалась помещичье-буржуазным составом октябристской фракции. Поскольку помещичий, консервативный элемент в ней преобладал, хозяином в Думе оставалось правительство, целью которого было при помощи такого союза попытаться решить объективные задачи революции «сверху», контрреволюционным путем, но с таким расчетом, чтобы сохранить политическое все­властие за царизмом, предоставив взамен своему союзнику куцые, мелкие «реформы», не затрагивающие основ власти самодер­жавия.

Такая система политической власти, основанная на лавирова­нии между классами, в данном случае между дворянином-по- мещиком и буржуазией, получила название бонапартизма. По­следний создает иллюзию независимости власти от какого-либо класса, в том числе и от господствующего, хотя эта независимость на деле более или менее относительна, ее исключительной проч­ности. В действительности же бонапартистская власть слабее, чем прежняя власть классического абсолютизма, потому что она теряет целиком или частично свою прежнюю постоянную патриар­хальную и феодальную опору и вынуждена попеременно опираться не только на разные классы, но и на отдельные слои и группы этих классов, эквилибрировать между ними, пускаться в открытую и рискованную демагогию, чт,о в критической ситуации может обернуться быстрым и на первый взгляд даже малопонятным и необоснованным крахом.