Юрий Агеев - Монолог современника

он подло её, как собаку, убил!

Берётся Тургенев за новый сюжет,

в котором таких происшествиев нет.

Вот снова Герасим плетется в буфет,

Мумуню продав за пятнадцать монет.

И злой живодёр не зарезал Муму, —

такая собака нужна самому.

Тоскует Герасим, обидно ему,

что тихое счастье досталось — кому!

Гуляет Герасим в тоске, одинок,

Мумуню зовет на собачий свисток.

Из трудного детства тебя, мол, щенок,

поднял, вывел в люди и сильно помог.

И грустно Муму в темноте, взаперти,

собачее сердце забилось в груди,

Ей что-то сказало: мол,стоит идти,

что лучшее ждёт нас всегда впереди.

Побег удалсЯ! Из оков во всю прыть

примчалась собачка к Герасиму жить.

Тут снова хозяйка пустилась дурить:

«А где наша жучка? Хочу утопить!»

Герасим с трудом поборол в себе стон,

Муму снял на видеомагнитофон,

надел ей кирпич, как большой медальон,

и ночью закинул в совхозный затон.

С тех пор не слыхали родные края

ни тихого визга, ни лая ея...

1978

Владимиру Буковскому

Поражён коварный Запад

нашей тактикой, ребята!

Пусть оставят недобитки

вредоносные попытки.

Крикуны и диссиденты

не учли опять момента, —

вновь повержены злодеи

нашей ленинской идеей.

Обменяли хулигана

на Луиса Корвалана.

Обменяли скандалиста

на борца и коммуниста.

Мир спасён, притихла пресса,

есть условья для прогресса,

чтоб дожить без пессимизма

до постройки коммунизма,

до того, как мирный атом

станет страшен разным гадам,

до того, как воздух чистый

будет лишь для коммунистов.

1978-79 гг.

ПРО ПАСТУХА, КОТОРЫЙ НАРУШИЛ ГОСУДАРСТВЕННУЮ ГРАНИЦУ

Крик, стрельба!.. Мой переход через границу

был отмечен и запечатлён.

Завтра все газетные страницы

осветят мой путь со всех сторон.

Стану я добычей журналистов,

власти припаяют мне статью.

Переплюнув славой террористов,

враз переменю судьбу свою.

В родных краях

колымил пастухом.

Забыв про страх,

погнался за быком.

Но здесь не горько —

за тюремною стеной.

Спасибо, Борька,

бык мой племенной!

Мне жужжат: «Вы выбрали свободу?»

«Ваше отношенье к КГБ?»

— Каюсь, — говорю, — не зная броду,

я быком испортил жизнь себе.

Пас бы тихо стадо на пригорке,

а быка списал бы на волков.

Чтобы сдох он, этот самый Борька!

сгинул в чаще на века веков!

Ко мне шустрит

известный адвокат.

Я чист, побрит,

одет и сыт, и рад

здесь на халтуру

посидеть пока, —

у нас бы шкуру

сняли за быка!

В камеру мне носят тонны писем,

камера — почти что, Гранд-отель.

Я живу, здоров и независим,

и недосягаемый отсель.

Плаваю в бассейне, ем бананы,

чифер в кофеварке кипячу,

изучаю мир с телеэкрана,

завтра срок по полной получу.

Такой бывает

игра Судьбы, —

сперва швыряет

в накал борьбы,

потом выводит

из бед тайком,

как вышло, вроде,

с моим быком.

1979

ОПАСНА ЖИЗНЬ ПОДРЫВНИКА...

Опасна жизнь подрывника, —

ему не спится и неймётся.

Он улыбается, пока,

а завтра, может, подорвётся.

Мы спим, глаза на мир закрыв,

а он идёт на поединок.

Не там тыкнёт отверткой — взрыв,

и никаких тебе поминок.

Сегодня выдали аванс

ему за срочную работу.

Вот он сидит и поит нас,

и треплется себе в охоту.

Он куролесит за столом,

всем тыкает, всех угощает.

Простим ему за ремесло,

хотя такого не прощают.

Он соблазняет наших дам, —

ему гарем бы по апломбу! —

и нагло заявляет, хам,

что подорвёт одну секс-бомбу.

Клянётся парень, что в Кремле

он разминировал шесть спален!

Генсек ему, навеселе,

сказал: «Да ты же гениален!..»

Он с каждым маршалом на «ты»

делил последнюю рюмашку,

а вот теперь — игра судьбы! —

он осчастливил нашу бражку.

С враньём он правду спутал сам.

Теперь терпи, пока упьётся.

Он нынче платит по счетам,

а завтра — чёрт с ним! — пусть взорвётся!

1978

Я ЗАЧИТАЛСЯ ФАУСТОМ...

Я зачитался "Фаустом". Притих

окрестный мир на три часа вперёд.

Хронометр прервал свой дробный ход,

но шелестел в губах волшебный стих.

И всё читало Книгу Бытия —

стрижи, сова с трубы и тополя,

чтоб долго не забыть её. И я

читал, по тропам мистики пыля.

Но вечера короткая заря

срывает в сон, и в этом долгом сне

над цепью гор два всадника парят

на белом и на вороном коне.

1979

***

Я в плену у античного мира, —

зачарованный, как Одиссей,

всё плыву по волнам, и незримо

кружат тени из царства теней.

Мои уши открыты для песен,

а глаза видят тайны веков,

только жаль, что прикручены плечи

к мачте времени тросом богов.

1979

***

Тёмной ночью выйду в путь,

паруса наполнит ветер.

Может быть когда-нибудь

курс географы отметят.

Вспенит киль волну, и галс

сменится вослед штурвалу,

вскинет флаг дрожащий марс,

меряясь с девятым валом.

Шар Луны в разрывах туч

не позволит с курса сбиться,

а с утра зелёный луч

опалит огнём ресницы.

1979

***

От долгих лет, от прошлых дней

осталась память нам, —

застывший парус на волне,

наперекор векам.

Когда-то предок наш поплыл

в свой первый трудный путь,

и горизонт его манил

раскрыть земную суть.

А после сотни кораблей

искали край Земли,

страдали, мучались на ней,

но так и не нашли.

На карте белых пятен нет,

и что ещё желать?

Но капитаны свой корвет

не захотят бросать.

И в наших жилах кровь течёт

тех самых моряков, —

не потому ли нас влечёт

стремленье бросить кров?

1979

ВСТРЕЧА С ВЫСОЦКИМ

Тапёр напился. В зале полушумно.

Нет музыки. Звон рюмок, вилок стук.

Официант, как Уллис хитроумный,

отсчитывает сдачу с потных рук.

Нет музыки, убогость общепита

сползает с плохо вытертых столов.

Гуляш кислит, бутылка недопита,

и в ней вино почти что не шипит.

Но кто это развязною походкой

идёт к роялю, точно к шлюхе, шаг

соразмеряя с градусами водки,

спасти желая душу и кабак?

Он, плюхнувшись, наотмашь, пятернёю

истому дня сметает с клавиш прочь.

Блатной аккорд, как приговор покою,

и никаким уловкам не помочь.

Он не был самоучкой — тот, кто вышел

под взгляды и сужденья выбить грусть.

И не кривились лица, песню слыша,

и так играть другой рискует пусть.

Фужер с шампанским на краю рояля,

скрипят педали, клавиши бьёт дрожь,

и хрипло рвётся песня. Жаль, едва ли,

я разберу, что ты, певец, поёшь.

1979

ПРАВОЗАЩИТНИК

Вазифу Мейланову

Скрываем мысли от своих