Кевин Фонг - Extremes. На пределе

Мы продолжали ежедневные погружения, находя и описывая все новые рифы. Океан менялся: вода становилась все теплее, постепенно повышалась и ее кислотность — в результате чего останавливался рост кораллов и возникшей вокруг них экосистемы. Невооруженным глазом этого не увидеть. Данные, собранные нашей экспедицией, были, разумеется, лишь моментальным снимком, одним-единственным кадром из фильма, растянувшегося на десятилетия и иллюстрирующего влияние глобального потепления на этот конкретный, отдельно взятый аспект жизни океана.

В канун Нового года, ближе к полуночи мы собрались на пляже и любовались звездами. Было совершенно темно, в небе четко рисовалась лента Млечного Пути, прекрасного, как никогда.

Мы пели «Забыть ли старую любовь» и выкрикивали в темноту «С Новым годом!» Время от времени замолкали, прислушиваясь, не ответят ли нам. В море не было ни огонька. Но мы знали, что мы здесь не одни, что за горизонтом есть еще острова, такие же, как наш. И потому продолжали кричать, хотя не представляли, слышно ли нас на той стороне и хорошо ли мы прислушиваемся. А над нами раскинулся другой океан, непостижимо бескрайний — и такой же коварный.

Глава 7

ОРБИТА

1983 год. Первый многоразовый транспортный корабль «Энтерпрайз» на авиасалоне в Ле-Бурже, Франция. Этому «челноку» не довелось слетать в космос, он использовался для испытаний — в частности, отработки приемов посадки

© Eric Salard.

Когда, получив диплом астрофизика, я вернулся и вновь вошел через вращающуюся дверь в свой университет, чтобы изучать медицину, мне пришлось сообщить эту сенсационную новость родителям. Они расплакались. Думаю, как и многим родителям-иммигрантам, им всегда хотелось видеть сына врачом. Мой персональный банковский менеджер тоже чуть не прослезился. Но, видимо, по другой причине.

К третьему курсу я остался без гроша. Выходные я проводил, вставляя в рамки диапозитивы в фотоагентстве, дежурил вышибалой в студенческом клубе (в Лондонском университетском колледже эта роль не требует данных Арнольда Шварценеггера) и даже до смешного недолго и до ужаса неудачно пробовал себя в амплуа диджея. Ни одно из этих занятий дохода не принесло.

Но у меня созрел план. НАСА, рассуждал я, это организация с многомиллиардным бюджетом, которая занимается отправкой людей в космос. Раз так, им точно нужны врачи. А значит, за таких, как я, они наверняка готовы выложить целое состояние.

Однако между моими надеждами и грубой реальностью пролегало поистине космическое расстояние. Разумеется, у НАСА имелись миллиарды долларов, но их уже успели потратить — и с лихвой. Стипендий и дотаций у них тоже не было, а если бы и были, мой британский паспорт никак не способствовал их получению. НАСА — федеральное агентство США, принимать на службу неамериканцев туда запрещено приказом президента. В большинстве ответов на мои запросы об этом говорилось открытым текстом.

Тогда я отказался от идеи получить грант и смирился с чудовищно растущим долгом за обучение. Вместо того чтобы рассылать письма, я решил обратиться в НАСА с просьбой принять меня интерном в их исследовательскую лабораторию. Денег за интернатуру не платили — трудиться предстояло бесплатно, — зато это был реальный шанс оказаться в месте, о котором я мечтал с детства.

Но и этот путь мне тоже преградила баррикада из вежливых отказов. Потом наступила эпоха модемов, и я начал забрасывать НАСА сообщениями по электронной почте. Мне повезло. Тогда еще не научились фильтровать спам. Однажды в ответ на очередное мое письмо, факс или мейл пришла анкета. Невероятно, но, заполнив ее, я получил место на курсе аэрокосмической медицины в Центре космических исследований.

***

Центр космических исследований имени Джонсона в Хьюстоне оказался чем-то вроде Диснейленда для взрослых, только аттракционы были круче. По утрам мы получали краткие наставления от астронавтов, бортврачей и инженеров, а после обеда знакомились с полигоном. Шел 1997 год, и НАСА готовилась начать сборку Международной космической станции. Сам центр исследований выглядел совсем не пафосно, скорее напоминая университетский городок 1970-х, оформленный в скучной серо-бурой гамме. Большая часть разбросанных по территории приземистых однообразных построек не имела окон. Отличить здания друг от друга можно было только по номерам.

В группе медицинских операций отлично умели воспитывать смирение. Первым делом нам объяснили, что в НАСА врачу отведено жалкое второе место: на первом — инженер! Но даже и эту скромную позицию удалось завоевать лишь недавно. Воспоминания очевидцев о заре полетов в космос с человеком на борту подтверждают, что в те дни с существованием космической медицины мирились с трудом. На врачей смотрели как на досадное препятствие летному делу, никому не нужное и бесполезное. Джо Кервин, бывший астронавт, летавший на «Скайлэбе», и первый врач НАСА в космосе, четко высказался на этот счет: «Поймите, ребята, экипажи только тогда вздохнут спокойно, когда последний психолог удавится на кишках последнего бортврача».

К счастью, за последующие годы отношения между отрядом астронавтов и клиникой космической медицины постепенно наладились. И все же медицина никогда не будет в НАСА первой скрипкой: приоритет навеки отдан инженерному искусству и технике. И так будет всегда, невзирая на безумно сложную проблему пребывания человека в космическом пространстве — в условиях, экстремальнее которых не придумаешь.

***

Подъем от уровня моря начнет доставлять нам дискомфорт задолго до того, как мы выйдем за пределы атмосферы, в космос. С точки зрения физиологов большие высоты отсчитывают с 1500 метров: уже здесь начинают развиваться специфические проблемы со здоровьем.

Поднявшись на 8848 метров над уровнем моря, мы достигнем максимальной высоты суши на нашей планете — это высота горы Эверест. Мы вплотную приблизились к тому рубежу, за которым человек не может находиться без специального снаряжения. Будь гора хоть на сотню метров выше, и ее вершина оказалась бы недоступной для скалолаза без кислородной маски.

Альпинисты, восходящие на Эверест, добираются до вершины едва живыми, хотя во время подъема в их организме и идет адаптация к разреженной атмосфере. На такой высоте, с кислородом или без него, каждое движение превращается в подвиг Геракла. Участники восхождения, описывая медленный, мучительный путь вдоль последнего хребта, отделяющего их от цели, вспоминают, как им на каждом шагу приходилось жадно, с хрипом втягивать воздух, чтобы за счет гипервентиляции легких восполнить дефицит кислорода. Организм едва справляется, даже несмотря на несколько недель адаптации. Человек неадаптированный, не прошедший длительной акклиматизации, на такой высоте погибнет от удушья менее чем за полминуты.