Алексей Дударев - Белые Росы

Васька отпустил Галюню и вышел из хаты.

Во двор пришел Васька. Ходас лежал на скамейке и постанывал. Злосчастный кирпич валялся в траве. От него шел пар.

— Принес? — спосил отец.

— Ага, — шмыгнул разбитым носом Васька.

— Давай пришпандоривай...

Васька, при помощи носового платка, достал из мешочка одну пчелу, посадил ее отцу на поясницу, чуть прижал.

— Ну как? — спросил у отца.

— Не кусает.

— Так у тебя кожа, как у слона... Тут и змея не прокусит.

— А ты разозли ее!

Васька поднял пчелу.

— А ну, кусайся! — и опять посадил.

— Ой, хорошо, — прокряхтел старый Ходас. — Давай другую...

И пока Васька одну за другой «пришпандоривал» к его пояснице пчел, старик чуть вздрагивал, сладко щурился и улыбался от удовольствия.

— Все?

— Все.

Старик медленно приподнялся, сел на скамейку, осторожно-осторожно пошевелил плечами.

— Совсем другое дело...

И вдруг его взгляд упал на Васькины «легкие телесные повреждения».

— Кто это тебя?

— Ай, — только махнул рукой Васька.

— Кисель, что ли?

Васька вытер тыльной стороной ладони сукровицу под носом, сказал воз­мущенно:

— Гад... Понимаешь, ну пускай уж про Марусю что-нибудь там такое, а то... Галюня, говорит, от него. Выдумал, ювелир несчастный... Да она на меня и похожа-то... Я не вытерпел...

Выражение глаз у старого Ходаса стало тяжелым. Даже страшным.

Он вошел во двор Киселихи, плотно закрыл за собой калитку. Кисель сидел на колодке перед поленницей дров и прижимал к опухшей щеке обух топора. Лицо у него было свирепое.

— Мать дома? — спросил старик.

— В город пошла, — буркнул Кисель.

— Кто в хате?

— Никого... А че тебе надо?

Старик вплотную подошел к Киселю.

— Ругаться пришел? — хмыкнул Кисель. — Ты лучше скажи своему охламону, что в следующий раз...

— Скажу, — не дослушал старик, правой рукой вырвал из рук Киселя топор, а левой ухватил сухими жилистыми пальцами за короткие волосы на затылке, пригнул голову к колодке.

— Да ты что, в натуре? — взвизгнул Кисель, пробуя освободиться.

— Лежать! — приказал старик, тюкнув топором по колодке возле самого носа Киселя.

— Да ты что, озверел?! — у Киселя от страха перекосилось и без того обезображенное пчелой лицо. — Ты знаешь, что тебе за это будет?

— Знаю, — вид у старика был решительный. — Посадят... Мне все равно, где помирать... Отвечай, что спрошу... Только правду...

— Пусти...

— Дочка у Маруси от тебя?

— От меня...

— К Марусе уже ходил этими днями?

— Было... Пусти, больно...

— Любишь ее?

— Люблю... И она меня... любит...

Старик отпустил волосы.

— Вставай.

Кисель поднял голову с колодки, но остался стоять на коленях.

— Значит так, Мишка, — спокойно говорил старый Ходас. — На Марусе женишься сразу... Я тебе ее позорить не дам... Ну, а Галюня... Мне все равно. Она мне внучка... Я к ней сердцем прирос... И если ты еще раз про нее что вякнешь... Голову снесу... Вот этим вот топором... Веришь?

— Ага. — Кисель поверил.

— Вот и добра... Васька сегодня же ко мне перейдет, а ты через день-дру­гой к Марусе с дочкой. Говорить, что она от тебя, — никому и никогда... Не тревожь... Ладно?

— Ага...

— И живи как человек... Сказать что-нибудь хочешь?

— Отчаюга ты, Федос... В зоне королем бы ходил...

— Будь здоров... — И вместе с топором направился к калитке.

Он пришел во двор своей хаты, вогнал топор в угол и сказал Ваське, кото­рый заканчивал доить Мурашку:

— Разводись...

Васька удивленно посмотрел на отца.

Вечером в хате старого Ходаса состоялся семейный совет.

Говорил Андрей:

— Скоро уже ордера будут выдавать. Я сегодня был в исполкоме. Уже есть решение...

— А где давать будут?

— Не знаю.

— Хоть бы на другой конец города не заперли... К матке на могилку дале­ко ездить будет, — вздохнул старый Ходас.

— Папа, — обратился к старику Андрей, — надо уже потихоньку все лишнее продавать, чтоб потом не бегать...

— Мурашку продам...

— Может, лучше сдать на мясо, — мягко вставила Андреева «камба­ла». — Старая. За нее много на базаре не возьмешь...

Старик внимательно посмотрел на невестку, тихо, но твердо сказал:

— Продам.

— Теперь насчет хат... У нас на работе участки за городом дают... Свою мы перевезем туда... Под дачу... Я и насчет твоей договорился... Мой шеф купит на снос...

Старик покачал головой.

— Нельзя... Она нас столько годов согревала, вы тут родились, выросли, матка в ней померла...

— Так все равно под бульдозеры пойдет... — сказал Андрей.

— Продавать не буду. Грех...

Андрей вздохнул:

— Папа, этот грех нескольких сотен стоит...

Васька вскипел:

— А че ты чужие деньги считаешь... Свои считай.

— Ты-то уж помолчи, — вздохнул Андрей.

— Наследники, елки-моталки! — возмутился Васька. — Ты, батя, когда собе­решься помирать, запиши все в Фонд мира, они сразу перестанут к тебе ходить!

Жена Андрея метнула из-под накрашенных ресниц злой огненный взгляд, но заговорила с улыбкой и мягко:

— Ой, боже мой, о чем мы говорим! Ваше дело! Хотите, продавайте, хотите — нет... Мы не об этом пришли с вами поговорить...

— А о чем? — спросил старик.

«Камбала» замялась, посмотрела на мужа. Андрей кашлянул и решитель­но заговорил:

— Поскольку мы живем раздельно, то и квартиры нам дадут раздельно... Нам двухкомнатную и вам однокомнатную...

— Батя, не соглашайся! — встрял Васька.

— Помолчи! — строго осек его старик.

Васька замолчал, Андрей тоже.

— Говори, — сказал старик.

— Ну, что говорить? Жить вам одному трудно будет... Короче, если вы дадите согласие жить с нами, то мы получим трехкомнатную... Я в исполкоме уже говорил об этом...

Старик помолчал, подумал.

— Не, Андрюха, — вздохнул он. — Соглашусь, на грех ведь вас подтол­кну... Смерти моей ждать будете...

У Васьки открылся рот.

Андрей побледнел.

Невестка выскочила из-за стола.

— И все! — махнул рукой старый Ходас. — Хватит об этом... Сашка при­едет, куда ему? Вы же его на квартиру не возьмете...

— Пятнадцать лет уже едет! — с иронией сказал Андрей. — Да если и приедет, кто его тут пропишет?

— Ну, елки-моталки! — вскипел Васька. — Да это же брат твой! Что ты...

— И вот еще сидит герой, — кивнул старик на Ваську. — Разведется — деваться некуда, у меня будет жить...

Андрей опешил:

— Как... Разведется? Прямо сейчас?!

Васька молчанием ответил на вопрос.

— А с квартирой как? Размениваться будешь или оставишь этой?

— Дочке оставлю! — просто сказал Васька.

— Да какой дочке!..

— Цыц! — грохнул кулаком по столу старик, и когда все замерли, глухим, надтреснутым голосом сказал Андрею: — Если темный родился, так я тебя посветлю... На кой вам три комнаты? Детей-то нет и не будет уже... Неродившихся по поликлиникам развели...