Алексей Дударев - Белые Росы

Э-е-ей. Деревне слава!

Деревня слева, деревня справа,

Деревня — тут, деревня — там

По утрам и вечерам!

В конце куплета распахнулось окошко в хате, и из него высунулась голова.

— Ты что, совсем ошалел? — спросила она.

— Здоров, Андрюха! — восторженно приветствовал брата Васька. — Глянь, утро-то какое! Выходи, покурим, петухов послушаем... «Камбала» твоя все еще на курорте греется?

— Закрой окно, а то весь день не отвяжется! — донесся из хаты сердитый голос.

Андрей захлопнул окошко.

— Приехала, — шепотом сказал Васька.

Андрей вышел на улицу. Одет он был странно: майка, штаны, босиком, но в шляпе.

— Когда ты придуриваться перестанешь? — с досадой спросил он брата. — Тебе же тридцать пять лет, а ты все еще чунчей ходишь...

— Я, между прочим, чунчейбарабанчей хожу... За тебя кличку ношу и за Сашку... И ничего я не придуриваюсь! У меня детство трудное было... Не­достаток витаминов, девятьсот граммов родился! Но я не обижаюсь... Чест­ное слово...

— Ты знаешь, что Мишка Кисель вернулся? — неожиданно спросил Андрей.

— Что ты говоришь? Явился, значит... золотистый, золотой...

Андрея взорвало:

— Ну что ты зубы скалишь? Он три дня из твоей хаты не вылазил, пока ты там танцульки устраивал...

— Чего? — глупо спросил Васька.

— Вся деревня знает «чего», а он не знает, — с досадой вздохнул Андрей и пошел к крыльцу. — Дал Бог братца...

— Да какой ты брат! — вспыхнул вдруг Васька, прошел немного вдоль улицы, обернулся, крикнул: — Родственник ты!

Света в окнах не было. Васька поставил гармошку на крыльце, реши­тельно подошел к двери, нерешительно потоптался возле нее, попробовал, заперта или нет. Нет, открыта. Вошел в хату.

Васька прошел сени, осторожно открыл дверь в хату. Прислушался. И вдруг из темноты послышался голос жены Маруси:

— Уходи!

— Спокойно! — шепотом сказал Васька. — Я, между прочим, домой при­шел, в свою хату...

В ответ ни гугу. Постоял немного в прихожей, прошел за печь к кровати:

— Ну че ты?

И заметил, как дернулась от его протянутой руки Маруся.

— Не подходи!

— Кисель заходил? — хмуро спросил Васька.

Молчит. Васька прислонился спиной к холодной печи.

— Ты, Маруся, не бойся... Гонять я тебя не собираюсь... Только через пять лет... Могла бы уж и вытерпеть... — и вышел бесшумно.

Облокотившись на гармошку, Васька стоит на крыльце.

Послышался клекот одинокого аиста. Васька поднял голову:

— Опять прилетел? Сносят нас, тебе сказано, сносят!

Аист сменил ногу и отвернул от Васьки свой длинный клюв.

— Все лето обормота гоняю, а ему хоть бы хны! Ну, прилетишь, обжи­вешься, а твое гнездо бульдозеру под гусеницы! Что тогда! Весь век на людей обижаться? Кыш!!!

Когда встревоженная Маруся в белой ночной сорочке вышла на крыль­цо, Васька сидел в гнезде аиста, смотрел на солнце и самозабвенно играл на своей гармошке.

Белая птица упрямо кружила над хатой.

Оглядываясь на мужа, который сидел на верхушке дерева, Маруся верну­лась в дом.

Утро. Отец Васьки доил корову.

— Стой, Мурашка, стой, — попросил старик. — Сейчас пастись пойдем...

Во двор вошел Васька. Уже в рабочей одежде.

— Здоров, батька...

Старик перестал доить.

— Нагулялся?

Васька кивнул головой, взял у поленницы чурбачок, подставил его к коро­ве с другой стороны.

— Эти не трогал?

— Не...

Стали доить в четыре руки.

Потом сидели на ступеньках крыльца, по очереди пили из большой круж­ки теплое пенистое молоко.

— Дрянь дело, — говорил отцу Васька. — Разводиться задумала... И надо же ему было прикатить сюда...

— Вам так надо было сходиться, как мне в космос летать... Говорил дура­ку, так нет — женюсь, женюсь...

— Не надо, батя...

— Бить не пробовал?

— Ай, — только махнул Васька.

— Попробуй, без злости только...

— Да что ее бить? Как каменная... Что по камню бить?

— Все у тебя не как у людей, Васька... Все наперекосяк...

Васька встал.

— Ладно, пойду созидать, а там видно будет...

Ушел.

Старик смотрел ему вслед.

Васька вышел из деревни и быстрым шагом пошел по наезженной пыль­ной дороге к лесу, в сторону от наступающего города...

— Пошли, Мурашка, — старик берет корову за кривой рог и идет вдоль улицы.

У Васькиной хаты сказал корове:

— Постой тут минутку... Сейчас приду...

Корова послушно остановилась. Старик подошел к забору.

— Маруся!

Женщина вышла на крыльцо.

— Иди сюда...

Подошла.

— Что это вы, а? — негромко спросил старик. — Пять годов прожили, а теперь позориться? Какая тебе любовь надо? Бабе дети надо и мужик... Сорок скоро стукнет, а она любиться задумала. У вас же дочка, ты про нее-то подумай... Как ей без отца-то?

Маруся беззвучно заплакала. Тихо, как исповедуясь, сказала:

— Это Мишкина дочка...

Лицо у старика вытянулось.

— Ах, ты... Ах, стерва... — выдохнул он.

— Стерва... — грустно согласилась Маруся.

— Ваське же только не проговорись, — зашептал ей старик. — О Госпо­ди, твоя воля... Иди сюда...

Маруся покорно подошла.

— Чтобы я этого больше не слышал... Ни от тебя... Ни от кого! Чуешь?

Всхлипнула. Кивнула.

Одинокий аист сидел в гнезде.

Ошарашенный старик вел корову пастись за деревню на луг. Неспокойный океан жадно лизал прибрежный желтый песок.

На острове кричал во всю глотку петух. Сашка Ходас сидел на изогнутой кровати среди руин, Мишук пристроился на сломанной табуретке, раздавлен­ный телевизор стоял между ними вместо стола и почему-то работал. В пере­даче «А ну-ка, девушки!» девушки доказывали, что они тоже девушки.

Сашка сидит окаменевший, слушает. Мишук вздыхает. Оба думают. Петух вдруг захлебывается собственной песней и вместо очередного «кука­реку» пищит голосом Аллы Пугачевой:

...еки-ино!

Нужно быть смешным для всех!

Арлекино! Арлекино!

Лишь одна награда — смех!

Ох-хо-хо-хо, ха-ха-ха!

Сашка щелкнул переключателем портативного магнитофона, тот затинькал, откручивая коричневую ленту назад.

Мишук тоскливо смотрит передачу. Вздохнул:

— А вот эта ничего... Только тут много... — где «тут», не объяснил.

— У тебя мать есть, Мишук? — спросил Сашка.

— Нету...

— А отец?

— Не-а...

— Померли, что ли?

— Кто их знает! — улыбнулся Мишук. — Может, и померли, а может, и живут, любовь у них была, меня вот налюбили. Потом папка от мамочки отказался, а мамочка от меня в роддоме. Подкидыш я.

— И не страшно тебе одному во всем свете?

— Привык. А иногда подумаешь-подумаешь, едрена-матрена! Людей вокруг хоть пруд пруди, а ты живешь, как в космосе...

— Пень! — вскипел Сашка. — Так чего же ты не женишься, сам себе родственников не наделаешь? Чего ты летаешь по всему свету, как паутина?

— А сам? — зло прищурился Мишук.