Василь Гигевич - Гуманоиды: Прямой контакт

И чувствую, когда смотрю на нее, улыбающуюся, что мое жгучее волне­ние, моя боязнь потерять что-то слишком дорогое, словно огоньком освещает и согревает холодную душу. И с ужасом вижу там неимоверное множество чего-то лишнего, совершенно ненужного мне, что годами лежит тяжелым гру­зом. Что?.. Законы умные, оправдывающие мое сегодняшнее существование, телефонные звонки, без разрешения в сознание мое врывающиеся, книжки записные, в которых жизнь расписана на недели вперед, обещания кому-то сделать что-то. Да и самому, как старцу с сумой, хочется дождаться чего-то стоящего в жизни: может быть, денег, которых чем больше имеешь, тем боль­ше не хватает. И — долги вечные перед кем, и еще, и еще... И понимаю, что без этого теплого огонька невозможно жить.

И как же я жил, как до сих пор живу!..

Я смотрю на луг, все больше и больше затягивающийся туманом, слушаю далекие-далекие детские крики, неторопливое и ритмичное поскрипывание коростели, — и крики, как и скрип коростели, в оглушительной тишине кажутся очень звонкими. Смотрю на блестящую и гибкую полоску воды реч­ной, поблескивающую внизу под обрывом живым серебром, смотрю на тихое полнолуние, все ярче и ярче высвечивающее низкие облака, и как это бывает, когда человек влюблен, переполнен ощущением красоты и гармонии со всем окружающим, хочу поделиться с ней богатством своим. Я не знаю, как все выразить, только и могу сказать:

— Посмотри, как красиво.

И она, как это бывает у влюбленных, понимает меня, ей и слов никаких говорить не надо, прижимается ко мне и тихо, словно открывает самую вели­чайшую тайну, шепчет:

— Я здесь родилась...

И от ее шепота меня всего трясет, я осторожно, боясь потерять самое дорогое на свете, чего не купишь ни за какие богатства, провожу рукой по ее мягким волосам, вдыхаю запах чистого, овеянного земляничным запахом тела — и чувствую, как хмельно кружится голова. В каком-то бреду я тоже начинаю шептать ей что-то свое, заветное, чего до сих пор, да и потом, никог­да никому не шептал...

6

Проснулся я не в кресле-лежанке, а в спальне на кровати. Сон был яркий, живой — никогда таких не видел. И ощущения были острые, казалось, что она, красавица, все еще рядом — я чувствовал прикосновение ее пальцев, запах ее чистых волос, земляничного тела...

И еще — неимоверную усталость...

Опять повторилось все то же, теперь уже знакомое: ванна, столик с сыт­ной кашей и пюре, которые и жевать не надо.

Я лениво ковырялся в каше, и думалось мне невольно: а какой же едой меня кормят — той, что из газов и воздуха сделана, или той, что из фруктов и овощей, в подземелье вызревающих?.. Перед глазами стоял другой стол, на котором картошка паром исходит. Где капуста квашеная в тарелке белеет. Где грибы соленые темнеют, розовеет кольцом колбаса домашняя. Где драники горкой высятся возле сковороды со свежиной сладкой. Где творожок и масло в тарелочках...

Эх, — брата вспомнил, — и правду он говорил когда-то: куда и зачем меня занесло?.. Дома сидел бы... Но как усидеть, если впереди открываются дороги сладкие и соблазнительные? Так, видимо, человек устроен, что должен он колебаться между искушением неизвестным и тоской познанного...

После завтрака я отправился к стереоэкрану. Теперь начинал кое в чем разбираться. Понял: пора настала, Базылёчек, головой шурупить, думать надо, иначе обманут, как последнего остолопа...

Экран сразу же засветился. Гуманоид появился. Опять невидимые опера­торы и режиссеры начали с ним вытворять всякие фокусы, и все это — перед глазами моими. Лапку он вверх поднял, и я голосок его услышал:

— Привет!

— Привет, — буркнул я.

— Как спалось?

«А тебе какое дело до снов моих?» — хотел сказать, но промолчал.

Чем-то он мне не нравился. И не внешностью своей, нет, к ней я как бы и привыкать начал, другое выпирало из его сущности: не нравилось мне, что голосок у него менялся. То он громко говорил, то уж очень ласково. Меня не обманешь, знаю: если мягко стелют, то жестко спать... Нечто подобное со мной бывало и на Земле: только-только шуры-муры заводишь с какой-нибудь кра­савицей писаной, она перед тобой листом стелется, и вдруг — бац! — нутром чувствуешь, что никакая она не красавица, и тогда уже, если бы веревкой кто привязал к этой писаной красавице, все равно сбежал бы.

А может, и правы те, кто утверждает, что вокруг каждого человека есть некое поле, его аурой называют, и только оно, а не внешность, на тебя воздей­ствует. У одних это поле — светлое, теплое, лечит тебя и успокаивает, и если на такого человека смотришь — глаз отдыхает... А у других — темное, блеснет такая красавица глазами и — без слов понимаешь, что стерва перед тобой...

И может, вообще, зачастую думаю, эти невидимые силы добра и зла не миф, не сказка, а самая что ни есть реальность, и они управляют нами, а мы, нос задрав, гордимся умным многословием своим, внешностью, одеждой, богатством, властью...

А действительно, кто же мы?!.

Как сказано было когда-то одним умным человеком: смирись, гордый человек, перед тем неизвестным, что тебя окружает!

Но опять же — что-то не туда, не туда меня понесло... О гуманоидах, о неземных созданиях веду рассказ...

Помолчали мы, глядя друг другу в глаза. Тогда я и начал свой допрос:

— У вас есть мужские и женские типы. Но когда я смотрел на вашу жизнь, нигде не увидел влюбленных. Все у вас какие-то одинокие. Я нигде ни разу не видел, чтобы гуманоиды за руки держались. У нас на Земле сразу же влюбленных видишь: идут рядом и, сами того не замечая, за ручки держатся, а на лицах радость сияет... А у вас... Мужские типы — сами по себе живут, женские — сами по себе...

— Ты хочешь спросить, есть ли у нас любовь? — переспросил Лупо­глазый.

— Да.

— А это для нас пройденный этап, — махнул он лапкой. Снова незамет­но стульчик возле него появился, уселся он на него и стал всматриваться в меня.

«Вот прилип ты к этим этапам, как слепой к забору», — подумал я и начал уточнять:

— У вас что, все поголовно перешли в ряды секс-меньшинств?

— Да не-е... Это мы тоже прошли на определенном этапе.

— А что же тогда у вас творится?

Лупоглазенький губы восьмерочкой скрутил — ухмыльнулся:

— Вот между нами, мужчинами, давай говорить начистоту...

Тут и я невольно скривился — тоже мне, мужчина нашелся!..

Пристальнее к этому «мужчине» присмотрелся и увидел у него между лапок крохотный, с мизинец детский, ничем не прикрытый бугорок...

«Хотя бы в какое шмотье облачился, — подумал я, все еще ухмыляясь. — Он меня еще деревней упрекает... На земле неграмотные папуасы и пигмеи в лесах глухих живут и то — свое «богатство» прикрывают как могут, а ты, умный этапничек... »

Хотелось, хотелось мне высказаться, но, пожевав слова, я так и не сказал ему ничего: ведь в гостях был, а гостю не все положено говорить...