Елена Асеева - Сказ про сестрицу Алёнку и братца Орея

– А ты братец, Багрец, як хмара какая-та. Усё веремечко брюзжиж, брюзжиж. Тем дразнишь не токмо меня, но и Алёнушку, и Орюшку.

– А ты помызгун и топтун, – незамедлительно и вельми обиженно откликнулся старший колток и шмыгнул обеими ноздрями, точь-в-точь, как Орей, вроде переминая нюни.

Понеже услыхав данное огорчение девонюшка сразу загутарила, дабы оборвать всякую свару:

– Будя вам разводить туто-ва безладицу. Неровен сиг вы ащё и поколотите друг дружку, а нам ужоль пора подымать братца и хаживать дальче. Да и надобно разгадать величание кома, обаче никады нам тадыличи не попасть в иную, небывалую даль.

И немедля оба колтка присмирели, да принялись, как и указывала отроковица, собираться в путь-дорожку. И коль Бешава полез в шалаш подымать Орея, Багрец кинулся к стоящей в небольшой выемке (в шаге от сени) кринке, каковую прикрыли веткой древа, и куда загодя (дабы не испортилось молоко) кинули изловленную повечеру лягушку. Колток откинул в сторону ветвь лиственницы и присев на корточки, дюже дивно согнув ноги в двух местах (не токмо в коленях, но, пожалуй, что и в лодыжках), ухватил кувшин за горлышко, да резво дернув его на себя, одновременно, испрямив ноги, поднялся с присядок. Он все поколь, прижимая к груди и второму лицу на животе кринку, заглянул в ее горло и весьма недовольно протянул:

– Поди отседова… Погляди-ка, трясь кака усе млеко ребятишек вылакала. Усё! Ничегошеньки не оставила ребятушкам.

– Кто выпил? Кого? – взбудоражено дыхнула девонька, сама зарясь на спину Багреца и его часто трясущиеся на голове ветоньки бузины, заменяющие там власы. Больно подивившись тому, что дух с кем-то толкует и, что квакушка могла выпить молоко.

Однако сестрица еще толком не сумела скумекать, как из шалаша торопливо выскочил Бешава, а за ним вылез широко зевающий Орей. Младший колток немедля подскочил к собрату, и, боднув его в лоб макушкой головы, сам заглянул в глубины кувшина, да горестно всплеснув руками, обидчиво проронил в кринку:

– То не лягушка, чё не зришь, – и сызнова попытался боднуть братца в лоб, однако последний благоразумно увернулся, посему ветоньки бузовника лишь огладили его сверху. – То, трясь какая-то. От бедушка, абы эвонта трясь усе молоко вылакала. Ты чаво ж Багрец вчарась его кады пущал в кринку не видал, чё сие дух… не квакушка.

– А ты нашто занамест квакушки споймал духа? – мгновенно переходя в нападение, откликнулся старший колток и обрушил собственный лоб на голову братца так, что тот слышимо охнув, качнулся туда-сюда и повалился на оземь, вспахав лесную подстилку ручонками да воссев в то углубление сракой.

– А, ну-тка, – все с тем же гневом заговорил Багрец, зарясь вглубь кувшина и явственно обращаясь к духу. – Ктой таковой, толкуй, не мешкая, и яснее ясного млеко из собя выпущай. Абы по твоей воровливости Алёнушка и Орюшка останутся голодными, понеже ведь хлебца ужотко почитай таки да нет.

Того дивного разговора не стерпела не только сестрица, но и братец, и ежели первая разком подскочила к колтку, то второй прыжка в три оказался подле них. Детвора обступила Багреца с двух сторон и единожды заглянула в посудинку, откуда на них, с-под самого дна (где едва теребилось молочко) глянула лягушка. Только не маленькая, зелёная (кою давеча туда пускали), а здоровущая такая, будто оплывшая от выпитого молока, чудного бело-желтого цвета, лоснящаяся как взбитые сливки, у которой согнутые под туловищем ноги опять же были рыхлыми. У квакушки и выступающие глаза смотрелись непривычно ярко-красными (обведенными тонкой полосочкой белка), и мордочка больше походила на человеческое, круглое личико, с небольшим костлявым и вертлявым носиком, выступающими скулами да тонкой трещинкой заместа рта. Лягушка внезапно приотворила рот-щелочку и весьма гулко для такой крохи, на человеческом языке сказала:

– Я не ведывал чё энто млеко, кумекал клад то. И я сей клад, аки и должно сберег.

– У, да ты Копша, – негодующе протянул Багрец и шибко тряхнул посудинку. Отчего дух в ней находящийся стукнулся вначале об одну стенку, а потом и о другую, всколыхнув вверх малешенькие струи оставшегося молока, и вельми часто застучал по ним не тока задними согнутыми толстыми лапками, но и передними, не сильно от них разнящимися шириной.

– Тобя кто сюдыка звал? Кто указывал млеко схоронить? А, ну, вылазь из кринки грымза чумазая, я тобе зараз затычин наставлю, – дополнил все также сердито старший колток.

– И чё, ты язычишь дык в кринку? – гулко отозвался Копша да горестно выдохнул, пустив изо рта малый белый пузырь, меж тем не переставая стучать по остаткам молока лапками. – Вскую не чуешь, як туто-ва зык коргузится, ажно глава уся звуками заполонилась. А касаясь, ктой звал-зазывал и чё язычил, толкую, – дух смолк, и тотчас застыли его лапки, одну из которых он вскинул и перепончатыми пальцами принялся чесать свой выпученный глаз, смахивая с него в останки желтого, загустевшего молока рыжие искорки. Так, что увидев таковое свинство Алёнка спешно отпрянула от кувшина и перекосила полные ярко-красные губы, решив никоим образом то молоко не пить. Одначе Орей, будучи менее брезгливым и, может статься, более голодным лишь взволнованно облизал губешки розовым языком, так-таки, не перестав заглядывать внутрь кувшина.

– Дык вотде, – между тем толковал дух сберегающий клады, опуская вниз лапку и наново принявшись переминать под собой молоко, совсем чуть-чуть пуская в разные стороны мелкие струи, вроде пахтая его. – Звали-зазывали сюдытка мене вы самые. Дык и бачили, вчерась по вечёру, чё понадоба нам сберечь Алёнкино и Орюшкино млеко доутру. Ну, а ктой же у гаю его лоучьши мене сбережет? Вота я, услыхав воздыхания, и, явился. Як и прошено було вами, лягушкой-квакушкой оборотился, дабы сберечь последки добра, то значица клада. И аки должно, а вами указано, добро сберег, нонича оно николеже не сгинет.

– Эт, потому добро не сгинет, чё его нетути, ты его сожрал, – откликнулся сидящий на землице Бешава, внимательно слушающий реченьку духа, дюже громко звучавшую из пустого кувшина.

– Вылазь из кринки, сей же миг! – тяперича наказали сообща Орей и Багрец, абы такое бесстыдство духа ужось надоело и мальчонке.

– Вотде-вотде, ужель покидаю. Токмо допахтаю млеко до маслица, дабы добро не истощилось, и чада сыты были, – произнес Копша и принялся взбивать масло теперь и передними лапками, и так он данное сбалтывание резво проводил, что в кувшине чего только и виделось лишь мелькание его бело-желтых лапок. У духа сберегающего клады и без того выступающие ярко-красные глаза выпучились еще сильней, а на небольшом лбу, похожем на усеченный в ночном небосводе месяц, и вовсе проступили (будто пот) мельчайшие белые капельки. Внезапно лягушка-дух, резко сиганул вверх, и с тем тотчас плюхнулся на донышко кринки, а из-под его лапок вылетел выспрь небольшой такой клубочек желтого маслица и прыгнул прямо в руки Орея. Лоснящийся, он, скользнул по розоватой коже ладошки мальца и блеснул собственными бочками в розоватых лучах восходящего солнца.