Елена Асеева - Сказ про сестрицу Алёнку и братца Орея

– Гаёв дед, – слышимо выдохнул, будто в ухо ребятушкам, Багрец и наново пискнул.

И того писка стало достаточно, дабы перестал приплясывать Бешава, стоящий к духу спиной, и мгновенно обернувшись, гулко да пронзительно завопил, точно был не его роду-племени, а какого-то иного. Будто сам не приходился духом, а значился то ли зверем, то ли человеком.

От того дюже заливистого ора поморщилась не только Алёнушка да Орюшка, но и дедушка Гаюн, да, на-тка, шагнул вперед, волоча сами стопы по землице, и, раскрывши длани, прижатые к животу, ссыпал из них вниз пригоршню бурых шишек. Каковые толком не достигнув почвы, кувыркнулись в воздухе, и разом обернулись в подобных Гаёваму деду духов, токмо покрытых бурым мхом да имеющих разные глазки: желтого, синего, зеленого и даже красного цветов. Больно дивные, понеже как увитые, як и дед ихний, бородами да усами.

Гаёвки, то значит внучатки деда, приземлились на землицу и тем падением свернули крик Багреца да придали Алёнке смелости, посему она поспешно вскинула вверх правую руку, и, приложив ее дланью к груди, молвила:

– Здрав будь, дедушка Гаюн и здравия твоим внучаткам! – Девчуга медленно опустила руку вниз, тем самым движением указав на чистоту намерения и сердечность, и добавила, – мы туто-ва во лесу не шалим, а ступаем в иные места, в небывалые дали к бабе Яге.

– Нашто? – пропыхтел сквозь густые заросли мха-брады и усов Гаёв дед.

– Тык велела Земляничница и Макошь, – и вовсе едва слышно шепнул Орей да малешенько задрожал, пужаясь такого огромного духа.

Абы знал и он, и сестрица его, что Гаёв дед – лесной дух, заботящийся и следящий за зеленой нивой, которого все звери и птицы слушаются. Власти духа и люди всегда подчинялись. Так как ведали славяне, что без позволения Гаюна нельзя было в лесу деревья рубить, иначе явится тот в истинном своем образе и вельми покарает. А облик тот оказался больно страшен, вот отрок и задрожал, а за ним испугалась и, стоящая чуть впереди, отроковица. И колтки, пожалуй, тоже вспужались и затихли птицы, звери, да и гнусь, гдей-то замерла, вже так опасаясь гнева Гаёва деда.

У! да, то безмолвие длилось совсем крохотольку времени, понеже как в следующее его движение, ктой-то из Гаёвок (внучаток значица) весьма задорно засмеялся. Ну, ей-ей, как смеялся Орюшка али Алёнушка. Они дотоль все сидевшие обок ног дедушки Гаюна торопливо, словно ежи, расползлись в разные стороны, притаившись, кто за кустиком, кто за травушкой, кто за деревцем, кто за камушком, кто в ямке. И давай из мест схрона еловые шишки в ребятушек да колтков кидать.

Вроде как одну шишку, а посем да махом цельную их пригоршню. Так, что девчушечка и не успела сообразить, как одна из тех шишек ей прямо в лоб угодила, а вторая прилетела мальцу в рот.

Оно б может, стоило проявить покорливость и молча снести те удары, да того не позволили содеять колтки, как-то вельми стремительно вступившие в противоборство. Поелику уже в следующий миг еловый плод ударивший Алёнку и быстро поднятый с оземи (все доколь стонущим) Багрецом отправился в обратный путь, очень метко попав в красноглазого Гаёвка, схоронившегося за небольшим валуном. Вызвав у последнего весьма раскатистый смех, даже не хо… хо, а, прямо-таки, хихихишечки.

В след первой шишки в иного желтоглазого внучка дедушки Гаюна, притаившегося в расщелине меж кореньев лиственницы, попала та, которая была принята ртом Орея. Ужель подобранная стоящим обок с мальчиком Бешавой, она не менее направленно угодила желтоглазому, как раз в нос. И тот же миг со стороны Гаёвок полетел рой еловых плодов, сопровождаемый развеселым хихиканьем, хахаканьем и даже фырканьем.

Тот обильный поток шишек не просто осыпал детишек, но и понятным образом задел колтков. Вызвав в них ощутимую сердитость так, что последние ответили не менее забористым окриком:

– Ну, мы вам ща! Огольцы! – и принялись отбивать летящие в них еловые плоды головами, руками, и даже подсигивая на месте, вскидывающимися вверх ногами-корнями (там, в основном подошвами паробошней). Их потешные прыжки, покачивание круглых, как клубок голов, удивительно меткое отражение падающих шишек (так, что они почитай все попадали во внучаток), да не менее потешный смех и колыхание бурого мха Гаёвок, вызвало не менее задорный смех у братца и сестрицы. И так как они и сами были завсегда рады-радехоньки пошалить, то немедля принялись подхватывать с землицы еловые плоды и пущать их в соперников.

А шишек становилось все больше и больше. И, хотя в лиственничнике не должно было им находиться, абы тут не росли ели, да и ноне (в летний период) на ветвях деревьев они смотрелись покамест крохотульками, их все прибавлялось и прибавлялось с каждым взмахом лап внучаток Гаюна. И в этом узком перелеске, словно проложенном полосой между двумя рядами деревьев слышался довольный смех детей, духов, позвякивание бубенчиков на поясах первых и редкое повизгивание и покряхтывание (видимо, оттого куды попала шишка) последних, заглушающих все иные лесные звуки. А в воздухе мелькали парящие бурые плоды ели, наполняющие пространство смоляным дух хвои и оставляя от собственного движения едва приметную для глаз мороку. Кусочки почвы, высохшие травинки, тонкие сучки и даже иголочки, все то, что некогда являло лесную подстилку, также порой взмывало кверху, проносясь меж противниками и еще сильнее застилало ясность обзора.

И такое веселье длилось не долго, не мало, а завершилось и вовсе как-то махом. Тады, когда один из выспевших плодов ели (пущенный в направление Гаёвок) угодил Гаюну прямо в глаз. От этого попадания Гаёв дед почемуй-то громко икнул, а потом нескрываемо недовольно молвил:

– От чё ж вы туто-ва развили, озорники туды вас чрез колоду?

Его голос, звучавший низко-раскатисто на последнем звуке усилился в мощи, и, завершился низким рычанием, таким, какое порой издавали комы. Сей мощный рык сдержал движение плывущего опада так, что в том малом промежутке времени стала различима, как сама рябь воздуха, так и отдельно плывущие в ней шишки, хвоинки, травинки и катушки почвы. А когда соседние деревья встряхнули своими ветвями, выражая, таким родом, недовольство, замерший в воздухе опад, за единый вздох, весь осыпался на землю. К диву ребятишек сызнова создав на почве ровную лесную подстилку, сокрыв не токмо шишки, но и ветоньки, лишь явив неприметные такие наносы. И тот же миг лиственничник наполнился розовато-голубым светом, спущенным с бледнеющего небушка нежно-багряным солнышком и смешавшегося с зеленым цветом лиственницы. И этот мягкий предвечерний перелив гая, готовящегося к покою, негромко уханьем огласил сидящий на дереве крупный рыжевато-бурый филин, а может пугач. Он блеснул своими крупными густо-желтыми глазами да шевельнул небольшими перьевыми ушками, точно подивившись произошедшему тут озорству.