Константин Душенко - Лучшие мысли и изречения древних в одном томе

«Письма к Луцилию», 63, 7

Кто не мог любить больше, чем одного, тот и одного не слишком любил.

«Письма к Луцилию», 63, 11

Ты схоронил, кого любил; ищи, кого полюбить! ‹…› Предки установили для женщин один год скорби – не затем, чтобы они скорбели так долго, но чтобы не скорбели дольше.

«Письма к Луцилию», 63, 11, 13

[Об умерших: ] Те, кого мним мы исчезнувшими, только ушли вперед.

«Письма к Луцилию», 63, 15

Сочинения иных ничем не блещут, кроме имени.

«Письма к Луцилию», 64, 3

Что такое смерть? Либо конец, либо переселенье. Я не боюсь перестать быть – ведь это все равно что не быть совсем; я не боюсь переселяться – ведь нигде не буду я в такой тесноте.

«Письма к Луцилию», 65, 24

Что можно добавить к совершенному? Ничего; а если можно, значит, не было и совершенства.

«Письма к Луцилию», 66, 9

Способность расти есть признак несовершенства.

«Письма к Луцилию», 66, 9

Одиссей спешил к камням своей Итаки не меньше, чем Агамемнон – к гордым стенам Микен, – ведь любят родину не за то, что она велика, а за то, что она родина.

«Письма к Луцилию», 66, 26

Если что перед глазами, оно не ценится; открытую дверь взломщик минует. Таков же обычай ‹…› у всех невежд: каждый хочет ворваться туда, где заперто.

«Письма к Луцилию», 68, 4

Лжет общий голос невежд, утверждающих, будто «самое лучшее – умереть своей смертью». Чужой смертью никто не умирает.

«Письма к Луцилию», 69, 6

Жизнь не всегда тем лучше, чем дольше, но смерть всегда чем дольше, тем хуже.

«Письма к Луцилию», 70, 12

Лучшее из устроенного вечным законом – то, что он дал нам один путь в жизнь, но множество – прочь из жизни.

«Письма к Луцилию», 70, 14

В одном не вправе мы жаловаться на жизнь: она никого не держит. ‹…› Тебе нравится жизнь? Живи! Не нравится – можешь вернуться туда, откуда пришел.

«Письма к Луцилию», 70, 15

Самая грязная смерть предпочтительней самого чистого рабства.

«Письма к Луцилию», 70, 21

Кто не знает, в какую гавань плыть, для того нет попутного ветра.

«Письма к Луцилию», 71, 3

Немалая часть успеха – желание преуспеть.

«Письма к Луцилию», 71, 36

Не бывает так, чтобы не возникали все новые дела, – мы сами сеем их, так что из одного вырастает несколько. ‹…› Нужно сопротивляться делам и не распределять их, а устранять.

«Письма к Луцилию», 72, 2

Как распрямляется сжатое силой, так возвращается к своему началу все, что не движется непрерывно вперед.

«Письма к Луцилию», 72, 3

Не так радостно видеть многих у себя за спиной, как горько глядеть хоть на одного, бегущего впереди.

«Письма к Луцилию», 73, 3

Боги не привередливы и не завистливы; они пускают к себе и протягивают руку поднимающимся. Ты удивляешься, что человек идет к богам? Но и бог приходит к людям и даже – чего уж больше? – входит в людей.

«Письма к Луцилию», 73, 15–16

Мы сетуем, что все достается нам и не всегда, и помалу, и не наверняка, и ненадолго. Поэтому ни жить, ни умирать мы не хотим: жизнь нам ненавистна, смерть страшна.

«Письма к Луцилию», 74, 11

Немногим удается мягко сложить с плеч бремя счастья; большинство падает вместе с тем, что их вознесло, и гибнет под обломками рухнувших опор.

«Письма к Луцилию», 74, 18

Пусть будет нашей высшей целью одно: говорить, как чувствуем, и жить, как говорим.

«Письма к Луцилию», 75, 4

Век живи – век учись тому, как следует жить.

«Письма к Луцилию», 76, 3

Почему он кажется великим? Ты меришь его вместе с подставкой.

«Письма к Луцилию», 76, 31

Мы слышим иногда от невежд такие слова: «Знал ли я, что меня ждет такое?» – Мудрец знает, что его ждет все; что бы ни случилось, он говорит: «Я знал».

«Письма к Луцилию», 76, 35

Разве не счел бы ты глупцом из глупцов человека, слезно жалующегося на то, что он еще не жил тысячу лет назад? Не менее глуп и жалующийся на то, что через тысячу лет он не будет жить.

«Письма к Луцилию», 77, 11

Сатия ‹…› приказала написать на своем памятнике, что прожила девяносто девять лет. Ты видишь, старуха хвастается долгой старостью; а проживи она полных сто лет, кто мог бы ее вытерпеть?

«Письма к Луцилию», 77, 20

Жизнь – как пьеса: не то важно, длинна ли она, а то, хорошо ли сыграна.

«Письма к Луцилию», 77, 20

Самое жалкое – это потерять мужество умереть и не иметь мужества жить.

«Письма к Луцилию», 78, 4

Умрешь ты не потому, что хвораешь, а потому, что живешь.

«Письма к Луцилию», 78, 6

Каждый несчастен настолько, насколько полагает себя несчастным.

«Письма к Луцилию», 78, 13

Кто из нас не преувеличивает своих страданий и не обманывает самого себя?

«Письма к Луцилию», 78, 14

Болезнь можно одолеть или хотя бы вынести. ‹…› Не только с оружьем и в строю можно доказать, что дух бодр и не укрощен крайними опасностями; и под одеялом [больного] видно, что человек мужествен.

«Письма к Луцилию», 78, 21

Слава – тень добродетели.

«Письма к Луцилию», 79, 13

Чтобы найти благодарного, стоит попытать счастье и с неблагодарными. Не может быть у благодетеля столь верная рука, чтобы он никогда не промахивался.

«Письма к Луцилию», 81, 2

Мы ничего не ценим выше благодеянья, покуда его домогаемся, и ниже – когда получим.

«Письма к Луцилию», 81, 28

Нет ненависти пагубнее той, что рождена стыдом за неотплаченное благодеянье.

«Письма к Луцилию», 81, 32

Римский вождь ‹…›, посылая солдат пробиться сквозь огромное вражеское войско и захватить некое место, сказал им: «Дойти туда, соратники, необходимо, а вернуться оттуда необходимости нет».

«Письма к Луцилию», 82, 22

Усталость – цель всяких упражнений.

«Письма к Луцилию», 83, 3

Луций Писон как однажды начал пить, так с тех пор и был пьян.

«Письма к Луцилию», 83, 14

Опьяненье – не что иное, как добровольное безумье. Продли это состояние на несколько дней – кто усомнится, что человек сошел с ума? Но и так безумье не меньше, а только короче.

«Письма к Луцилию», 83, 18

Велика ли слава – много в себя вмещать? Когда первенство почти что у тебя в руках, и спящие вповалку или блюющие сотрапезники не в силах поднимать с тобою кубки, когда из всего застолья на ногах стоишь ты один, когда ты всех одолел блистательной доблестью и никто не смог вместить больше вина, чем ты, – все равно тебя побеждает бочка.

«Письма к Луцилию», 83, 24

Напившись вином, он [Марк Антоний] жаждал крови. Мерзко было то, что он пьянел, когда творил все это, но еще мерзостнее то, что он творил все это пьяным.

«Письма к Луцилию», 83, 25

Так называемые наслаждения, едва перейдут меру, становятся муками.