А. Саркелов - Думай, как Фаина Раневская

Находясь даже в преклонном возрасте, Фаина Георгиевна обладала великолепным даром подчинять себе людей, выполняя ее требования. Однажды перед московской олимпиадой Раневская набрала номер директора театра и официальным тоном сообщила, что ей срочно нужна машина. Директор попробовал отказать, сославшись на то, что машина занята, но всеми любимая актриса сурово перебила:

– Вы что же, не понимаете? Я должна объехать Москву и показать Мальчику олимпийские объекты. Он хочет убедиться, что все в порядке…

Директор вынужден был отправить машину Раневской, хоть и не знал, какой такой еще мальчик желает проверить готовность объектов. А Мальчик – была кличка любимой собачки Фаины Георгиевны.

Раневская говорила, что когда Бог собирался создать землю, то заранее знал, что в XX веке в России будет править КПСС, и решил дать советским людям такие три качества, как ум, честность и партийность. Но тут вмешался черт и убедил, что три таких качества сразу – жирно будет. Хватит и двух. Так и повелось:

Если человек умный и честный – то беспартийный.

Если умный и партийный – то нечестный.

Если честный и партийный – то дурак.

«Прогуливаюсь по аллее в правительственном санатории в Сочи, – вспоминала Раневская. – Мне навстречу идет Каганович и с ходу начал разговор:

– Как Вы там поживаете в театре? Над чем работаете?

– Ставим „Белые ночи“ по Достоевскому.

Тогда он воодушевленно восклицает:

– А идея там какая, идея?

– Идея в том, что человек не должен убивать человека.

Стремительно последовала категоричная оценка, с руководящим жестом рукой: „Это не наша идея. Не наша“.

И быстро удалился».

В семьдесят лет Фаина Георгиевна вдруг объявила, что вступает в партию.

– Зачем? – спросили друзья.

– Надо! – твердо сказала Раневская. – Должна же я хоть на старости лет знать, что эта сука Верка Марецкая говорит обо мне на партсобраниях.

– Шатров – это Крупская сегодня, – так определила Раневская творчество известного драматурга, автора многочисленных пьес о Ленине.

В 60-е годы в Москве установили памятник Карлу Марксу.

– Фаина Георгиевна, Вы видели памятник Марксу? – спросил кто-то у Раневской.

– Вы имеете в виду этот холодильник с бородой, что поставили напротив Большого театра? – уточнила Раневская.

Во время оттепели находились наивные люди, обсуждавшие проблему открытых границ применительно к СССР.

– Фаина Георгиевна, что бы Вы сделали, если бы вдруг открыли границы? – спросили у Раневской.

– Залезла бы на дерево, – ответила та.

– Почему?

– Затопчут! – убежденно сказала Раневская.

Раневская пережила Ленина, Сталина, Хрущева, Брежнева.

За 88 лет повидала всякое: уклонистов, невозвращенцев, лишенцев, классово чуждых, классово близких, убийц в белых халатах, космополитов, выдвиженцев, отщепенцев, диссидентов, подписантов, тамиздатовцев, самиздатовцев…

Как-то в 60-е годы Раневская и еще несколько артисток ее театра поехали по путевке на Черное море. А муж одной из ее товарок достал путевку в другой санаторий этого же курорта. Потом Фаина Георгиевна рассказывала:

– И вот раз муж пришел навестить жену. Прогуливаются они по аллее, и все встречные мужчины очень приветливо раскланиваются с его женой.

Муж заинтересовался:

– Кто это?

– Это члены моего кружка…

Затем все вместе пошли провожать мужа до его санатория. Видят, там многие женщины раскланиваются с ним.

– А кто это? – спрашивает жена.

– А это кружки моего члена.

Как-то Раневская вместе с другими актерами ждала прихода на репетицию Завадского, который только что к своему юбилею получил звание Героя Социалистического Труда.

После утомительного ожидания режиссера Раневская громко спросила:

– Ну, где же наша Гертруда?

Эту свою сентенцию Фаина Георгиевна, можно сказать, подтверждала всю жизнь. Точнее, вся ее жизнь – яркий пример справедливости этого грустного вывода. Нет, во внимании публики и друзей ей отказано не было. Скорее, наоборот: такого сорта внимания было, хоть отбавляй.

Раневская любила вспоминать, как однажды на гастролях в Одессе за ней неслась растрепанная женщина с криком: «Скажите, вы – это она?!» На что актриса царственно отвечала: «Да, я – это она!» Но, похоже, поклонников своего таланта Фаина Георгиевна воспринимала немногим лучше, чем мальчишек с их вечной дразнилкой «Мулей». (Этих последних, как известно, она даже при Ахматовой решительно посылала в… анус.)

Раневская уверяла, что на амурном фронте ее буквально преследовали неудачи. На ее первом свидании выяснилось, что гимназист пригласил на рандеву сразу двух девочек, а потом наблюдал, как соперницы его делят. История кончилась грустно: конкурентка стала швырять в Фаину камнями.

Еще один курьезный случай произошел с ней в Баку – в парке к ней пристал какой-то мужчина. Пытаясь от него отвязаться, она сказала: «Товарищ, Вы, наверное, ошиблись. Я старая и некрасивая женщина». Он обогнал ее, посмотрел в лицо и заявил: «Вы правы. Очень извиняюсь».

«Мерзавец!»– так обычно заканчивала рассказывать эту историю Фаина Георгиевна.

Последние годы жизни народной любимицы – это, кажется, сплошное разочарование. В своей артистической судьбе: «Я родилась недовыявленной и ухожу недопоказанной. Я недо… И в театре тоже». Она, как Гамлет, разочаровалась и в человечестве, которому простить не могла, что после Пушкина и Толстого не прекратились войны и зверства («Человечество, простите, подтерлось Толстым!»). Говорят, что, умирая, Павла Леонтьевна Вульф поцеловала руку Фаины Георгиевны и сказала: «Прости, что я тебя воспитала порядочным человеком!»

Раневская вряд ли с ней согласилась. Она несла свой крест гордо.

Фаина Георгиевна была одинока космически: «Плохо на душе, тоска смертная – будто я одна на планете».