Дмитрий Лихачев - Поэзия садов

Замечательно, что именно на этих «Наберéжных прудах», в прудах Измайлова и Преображенского мальчик Петр получил свое пристрастие к навигационному искусству. Именно здесь был его первый потешный флот (позднее – на Яузе и Плещеевом озере у Переславля-Залесского). Потешный флот соответствовал потешным полкам Петра в тех же садах.

Тем не менее встает вопрос: почему доставляло удовольствие плавать в потешных лодках и разного типа потешных кораблях не на естественном уровне Москвы-реки, а на искусственном уровне – над рекой?

Ответ, я предполагаю, должен учитывать то обстоятельство, что и сады в Кремле делали на искусственном уровне – высоко над естественным уровнем почвы. Комнатные сады, о которых говорит И. Забелин, – это, конечно, не сад в комнатах по типу «зимних садов» и оранжерей, которые были модны в XIX в., это сад потешный (как потешный дворец, потешные флотилии, потешные полки Петра, типичные для барокко).

Устройство висячих садов на каменных сводах, под которыми хранились требующие сухости запасы соли и зерна, стоило огромных средств. В них на определенной высоте устраивались пруды, стоившие также огромных средств, так как, для того чтобы удержать воду, необходимы были сотни пудов свинца, требовалось устройство водопровода, надо было поднимать воду на большую высоту и пр. и пр. В 1685 г. для нового Верхового каменного сада пошло, например, 640 пудов свинца, из которого лили доски, клали их по сводам и запаивали. Курьез состоял и в том, что водная поверхность прудов располагалась рядом с водной поверхностью Москвы-реки. Но она была значительно выше, и эта разница уровней – натурального и искусственного – создавала особое ощущение «ненастоящности», которая требовалась для барочных садов. Ощущение «ненастоящего» поддерживалось и росписями – травным орнаментом в садах, где были и натуральные цветы, и тем, что собирались и сажались растения «не по климату», в частности виноградная лоза. На Набережных прудах строились лодки различных типов, но, что важно, меньшего, чем натурального, размера.

Затем необходимо помнить, что многие церкви конца XVII в. также учитывали потребность в обозрении местности с высоты и имели над своими подклетами высокие гульбища. Прежде чем войти в храм, молящиеся поднимались по открытой лестнице на некую платформу, с искусственной высоты которой открывался вид на окружающую местность. На это высокое гульбище молящиеся могли выйти во время службы из душной церкви, чтобы отдохнуть. Гульбище создавало особое настроение «вознесенности» молящегося над землей, над ее обычным уровнем. Такие гульбища имели церковь Покрова в Филях, Успения на Покровке, гульбищами обстраивался в XVII в. Василий Блаженный. В селе Коломенском в церкви Вознесения были также гульбища и на стороне, обращенной к Москве-реке и к заливным лугам, на которых часто происходила охота, при Алексее Михайловиче было поставлено «царское место», откуда царь мог любоваться далью. Гульбища существовали вокруг трапезной церкви в Троице-Сергиевой лавре и во многих других церквах XVI–XVII вв.

Висячий сад был устроен и в Ростове Великом по инициативе знаменитого ростовского строителя митрополита Ионы [180].

Архитектура в конце XVII в. стремилась быть «ненатуральной», «потешной», как бы игрушечной. В церквах эта «игра» была серьезная, в садах же и прудах Кремля – несерьезная. Но обе эти игры стремились оторвать человека от естественного, заставить его ощутить нереальность реальности, победить в нем чувство тяжести. Своды с висячими гирьками, как бы опирающиеся на воздух, затейливой и чрезвычайно разнообразной формы купола, маковины, шатры, кровли разнообразной формы, в которых устраивались различные выпучины, бочковидности и пр., – создавали то же впечатление нарушений законов тяготения. Проблема преодоления пространства в постановке высоких церквей и колоколен, издали видных, всегда была на Руси одной из основных проблем особого восприятия окружающего мира. В конце XVII в. определился еще один аспект этого стремления к преодолению пространства путем подъема человека на искусственную возвышенность, создания искусственного более или менее высокого уровня, как бы конкурирующего с уровнем земли и воды в естественной среде.

Плавание в потешных прудах высоко над уровнем воды в Москве-реке давало, по-видимому, наиболее острое ощущение ирреальности окружающего.

Это стремление относиться к реальному как к нереальному было сильно даже у Аввакума. Его отношение к сибирским горам в Даурии как к палатам корреспондировало его общему отношению к существующему в мире порядку: демонстрировало призрачность настоящего мира и настоящность потустороннего, в котором совсем другие ценности, иная, подлинная, «вечная» стабильность.

Искусственные сады, пруды, насаждения создавали особые миры, микромиры, подобно тому как создавали их типичные для Москвы здания-ансамбли. Даже церковь Василия Блаженного в XVII в. была именно таким ансамблем микромиров, в котором «каждая отдельная церковь имела кругом себя проходы; каждая имела свой причт, свое управление и свой праздник, в честь которого и называлась. В проходах устраивались торжественные крестные ходы» [181].

Для разведения садов вербовались русские садоводы: «старцы» монастырей (в русских монастырях, как и в западных, имелись сады), «иностранцы» с Северного и Южного Кавказа (обязанность их была привозить семена редких растений, черенки винограда и пр.) и западноевропейцы – по преимуществу голландцы.

Основная обязанность западноевропейских садоводов состояла, конечно, не в том, чтобы создавать стиль сада, а в том, чтобы насаждать в садах различные редкостные, экзотические растения, строить, расписывать, населять сады заморскими птицами в клетках и вольерах и т. д. Все это уже само по себе создавало в садах стиль голландского барокко. Стиль последнего входил в садоводство как бы сам собой. «Во всех садах висели клетки с канарейками, рокетками и даже попугаями. Но любимая нашими предками и преимущественно садовая птица была пелепелка (перепелка. – Д. Л. ). В 1667 г., при царе Алексее Михайловиче, в комнатном саду висело несколько клеток с пелепелками, сетки у этих клеток были шелковые» [182].

И. Забелин опубликовал документ (вернее, содержание документа), по которому гости Андрей Виниус и Иван Марсов 6 сентября 1654 г. купили по царскому указу и повезли в Москву из Голландии через Архангельск:

«2 птицы попугая.

Да садовых дерев:

2 дерева оранжевых яблок,

2 дерева лимонных,

2 дерева винных ягод,

4 дерева перзиковых слив,

2 дерева априкозовых яблок,

3 дерева шпанских вишен мореллен,

2 дерева миндалных ядер,