Глеб Васильев - Стакан

– Здесь она, вон в том углу сидит, – сказал Трехручка. – Только на тебя она дуется, как ядерный грибок на небо. Ейному мамзельству не по нутру пришлось, что ее хватанули тепленькой и сюда приволокли. Считает, что ты виноват в этом веселеньком приключении.

Полулунок хотел броситься к своей возлюбленной, но чувство обиды остановило его. Халфмуну показалось крайне несправедливым такое отношение к нему Селии, поэтому он решил притвориться, будто бы девушка не вызывает у него никаких эмоций. Впрочем, он успел порадоваться тому, что Ясносвет на сей раз не блеснул героизмом и не спас Селию от захватчиков.

– Рад снова видеть вас, парни, – Халфмун попытался непринужденно улыбнуться. – Меня в нарушении какого-то пункта-кодекса обвиняют. Но это же бред бобрячий – я ничего такого сделать точно не мог. Думаю, они скоро разберутся, и все прояснится. А вас из-за чего схватили?

– Сия тайна до сей поры покрыта мраком неизвестности, – Бальтазар пожал плечами. – Я проснулся от того, что меня трясут весьма грубо и неуважительно. Я представился этим варварам и потребовал немедленно изменить стиль общения со мной. Но их руководитель, услышав мое имя, закричал, что я преступник, да еще и многократный.

– Во-во, с Селией тот же цирк, – добавил Трехручка. – Сам видел, как ее также потряхивали. Она такая пищит «что вы себе позволяете?», а они такие «нарушение! нарушение!». Я не растерялся, подбежал к Кратису, говорю ему «вставай, тетеря, пора кое-кому вломить по полной программе». Тут и меня схватили, и опять – «нарушение! нарушение! закон пункт порядок!». Ясногон наш волшебный глаза продрал, говорит «господа, призываю вас оставить деву Селию в покое». Догадываешься, как те молодечики на его речь отреагировали? Ага, «нарушение» и все дела.

– Кратис, так почему ты отпора не дал? – спросил Полулунок.

– Очевидно, что господа, задержавшие нас, служат хранителями закона. Я не какой-нибудь дикарь, а гражданин славных Римафин, где блюстителям порядка сопротивление оказывают лишь слабоумные преступники, не разумеющие принципов цивилизации, – с достоинством ответил Ясносвет. – Местные стражи считают, что мы нарушили их кодекс. Для меня ясно, как день, что это не так. Но свою правоту и честность перед законом я собираюсь доказывать не кулаками и мечом, а доказательствами в зале суда. Если уж в этом городе жители развиты достаточно, чтобы соорудить настолько крепкую и большую тюрьму, и способны в предварительном порядке поместить сюда всех этих людей, они должны быть сильны и в правосудии.

– Во-во, я и говорю – волшебный дурачок. Когда ему на башку мешок надевали, он даже наклонился для ихнего удобства, – поморщился Трехручка.

Кратис отправился дожидаться свершения правосудия к Селии, сидящей в углу камеры, повернувшись ко всем спиной. Бальтазар свернулся клубочком на полу неподалеку от них и вскоре уже вовсю храпел и посапывал, а Трехручка, широко улыбаясь и подмигивая, что-то нашептывал на ухо толстяку с добродушным лицом и пивной кружкой на голове. Халфмун же решил, что будет полезным поговорить со здешними товарищами по заключению и выяснить, во что он и его спутники вляпались.

– Добрый день, уважаемый дедушка, – сказал Полулунок, подойдя к седовласому арестанту, на чьем морщинистом лице поблескивали хитрые глаза.

– Привет тебе, преступничек, – кивнул старик.

– Меня зовут Халфмун Полулунок, я прибыл сюда издалека и не знаком с местными законами…

– Я Фарий Кунст. Да уж, не повезло тебе, парнишка. Лучше б ты и дальше оставался в том издалеке, от куда явился, – арестант захихикал. – Или, хотя бы, соврал полиции на счет своего имени. Правда, с таким стаканом и это тебя бы не спасло.

– Зачем мне врать?

– В твоем имени, преступничек, запрещенная буква три раза используется, а это – уже трехкратное нарушение, требующее немедленного предания в руки предправосудия.

– Буква «л»? Как она может быть запрещенной? – поразился Халфмун.

– За это скажи спасибо действующему президенту Объединенной Конфедерации. Господин и отец народа нашего Роррий Роршахрад, – Фарий снова прыснул со смеху. – Так вот, Роррик не произносит букву «л», не дается она ему, хоть ты тресни. Вот и попала буковка под президентский запрет в рамках кодекса. Сказал вслух «тра-ля-ля» – добро пожаловать в тюрьму.

– Бред какой-то, не может быть такого запрета.

– Бред, не бред, но если бы Роррик немой был, он не только людям разговаривать, но и мышам пищать, а птицам – щебетать запретил бы. Нам, гордым жителям Объединенной Конфедерации вообще сильно подфартило, что у Роррика две ноги и две руки. Иначе пришлось бы с запрещенными конечностями расстаться, – сказал старик.

– Так что же, ваш президент вконец обезумел?

– Одно удовольствие с тобой разговаривать, преступничек. Давненько у меня не было повода так многократно нагрешить, хе-хе. Я уж чуть было на потолок не влез от гавканья вертухаев: «номер триста тридцать три», «третьего ранга», «нарушать быть предосудить» и так далее, – Кунст вздохнул. – А что касается Роррика нашего, то и не скажешь, чтобы вконец он ума лишился, потому как с рождения своего слабоумен был.

– Как же тогда он президентом стал? – Халфмун все еще надеялся, что Фарий его разыгрывает, но чем больше он узнавал, тем слабее становилась эта надежда.

– Все справедливо, все по кодексу Объединенной Конфедерации. Ты Роррика-то видел? У него самый большой, самый прозрачный и гладкий стакан среди всех граждан. Вот, глянь-ка, – Кунст вытащил из недр своих лохмотьев измятый листок бумаги и протянул его Полулунку. В нижней части листка ютилось изображение одутловатой человеческой фигуры с невыразительным лицом, а все остальное пространство занимал громоздящийся на голове человека огромный, как печная труба, стакан.

– У меня портрет Роррика всегда при себе. Плюю в него по вечерам, чтоб спалось лучше, – пояснил старик.

– Мой товарищ Кратис Ясносвет уверен, что мы невиновны, и суд нас оправдает.

– Верховный суд? Оправдает? – Фарий расхохотался. – Пост верховного судьи в Объединенной Конфедерации занимает смерть. Любой, кто попал в тюрьму, не выйдет из нее. В соответствии с законом, предсудья сажает людей, а окончательное правосудие отправляет их в могилу. На счет могилы, я конечно, приукрашиваю. Каждый заключенный сидит в камере, пока не умрет, а потом остается в этой же камере, но уже в качестве не узника, но приманки для крыс. Кроме крыс тут, видишь ли, поживиться нечем, а без приманки эти хитрые животные не стремятся почтить нашу скромную обитель своим хвостатым присутствием. Хорошо хоть, крыша у нашей тюрьмы дырявая, а дожди идут с завидной частотой – от жажды за последние лет десять еще никто не преставился.