Анатолий Курчаткин - Через Москву проездом

Он успокоился, губы ему больше не дергало, и голосу вернулась его прежняя медлительная сиплость.

– Да, но… видите ли, Прохор Дементьич… – Валерий 3иновьич, не отрывая от стола, покрутил в руках свой стакан и отодвинул его. – Видите ли… ведь это действительно вопрос не нашей компетенции. Ведь мы не даем, скажем, названия улицам, городам, поселкам, этим занимаются соответствующие учреждения – исполкомы в данном случае… и вопрос, который вы поднимаете, – это компетенция тоже соответствующего учреждения… я вам даже не скажу сейчас сразу – какого… ну, может быть, Министерства кулътуры, Союза писателей…

– Да… да… да… – кивал Филимонов вслед его словам, будто соглашаясь, и, когда Валерий 3иновьич помянул Министерство культуры, выкинул перед собой вперед раскрытой ладонью, словно защищаясь, руку. – Во! – сказал он. – Во! То-то и оно! Союза писателей… Как же! Союза писателей… Захотят они! Да наоборот же! Им же это лишь на руку: слава, деньги, женщины – все к ним тогда валит. Наше это дело, дорогой Валерий Зиновьич, наше – общенародное. Каждого, у кого совесть есть, кто на эти безобразия смотреть не может, да. Потому я к вам в газету и написал – вопрос поставить, внимание обратить. Знаете такое выражение: если не я, то кто же? Вот! Если не я, то кто же? Мне, извиняюсь, наплевать, что мальчишка какой-то оскорбил меня. Но он от идеи отмахнулся, от дела – а это, знаете, я никому не прощу.

И опять Филимонов, говоря, распалился, и опять почувствовал, как налилось кровью выскобленное безопасной бритвой лицо, и опять губы в углах стало подергивать. Валерий Зиновьич собрался что-то сказать, но Филимонов остановил его, хлопнув по столу ладонью.

– Тихо! – прикрикнул он. – Тихо! Я еще не закончил. Будьте любезны выслушать и убедиться. Давайте посмотрим фактам в глаза. Давайте не будем заглядывать в статью, где я привожу точные ссылки на источники, давайте обратимся к самим источникам. – Он быстро раскрыл папку и из второго пластмассового складня достал ворох газетных вырезок. – Смотрим вместе. Пожалуйста: «Известия», шестидесятый год, Марк Чернец, народный артист, лауреат, – пьяный за рулем, обругал милиционера. Симферопольская областная газета, пятьдесят седьмой. год. Рашид Хачачов, певец знаменитый, сорвал передачу по радио, триста рублей за пять минут выступления требовал. Дальше смотрим. «Литгазета». Луков, писатель такой, опять лауреат, – сам виноват, правила нарушил, а с потерпевшего деньги на ремонт машины требовал! "Комсомольская правда": Мамаев, тоже артист, рвачествует, Пальцев, хоккеист этот, в ресторанах с девочками пьянствует. А? Во! А почему? Да потому, что они знаменитые, о них говорят все – они, значит, не такие, как обыкновенные люди! – Филимонов остановился и двинул по столу кипу газетных вырезок к Валерию Зиновьичу. – Смотрите, смотрите!

В вежливых глазах Валерия Зиновьича было теперь изумление.

– И что же, – после некоторой паузы сказал он, не притрагиваясь к вырезкам, – вы совершенно серьезно считаете, что из-за этого… из-за того, что некоторые люди искусства, литературы, спорта оступились, может быть, даже случайно… из-за этого нужно…

– Нет, – сказал Филимонов, – нет, не поэтому. Это лишь, так сказать, яркие примеры, подтверждающие мою правоту. А дело не в этом. Дело вообще – в справедливости. Истинно человеческой справедливости, да! И я повторю, пожалуйста. – Он отпил из стакана, поставил его обратно на стол, утер губы и сел в кресло глубже. – Ильичева Валериана Ивановича знаете? – спросил он затем.

– Не знаю, – сказал Валерий 3иновьич.

– Во! – Филимонов поднял вверх указательный палец. И опустил его вниз. – Не знаете! А это, между прочим, заслуженнейший человек, председатель нашего горисполкома. Но вы его не знаете. Вы просто знаете, что в таком-то городе есть горисполком и есть в нем, значит, председатель. Так? Так. Он для вас просто председатель. Несет где-то там свою службу. А теперь смотрите, теперь слушайте, я вам все доказываю по законам логики: почему это писателю или артисту такое – вот их все по именам знать должны? А?! Другой трудится всю жизнь, сколько чего доброго сделает, пользы принесет, а о нем? О нем – ни-че-го! Ничего никому не известно, идет по улице – кто такой? Никто! А певички там всякие, песенку выучила, глазки подвела, платье такое, что глядеть срам, надела – ее объявляют: такая-то там Сидорова, предположим, тогда-то родилась, так-то училась, те-то се-то у нее родители и муж композитор такой-то… Вылезает на экран, глядите – знаменитость! А на ней пробы ставить негде, на морде у нее, извиняюсь, одни похотливые желания написаны, – это какой же молодежи пример? Или писателей возьмем. Стишок он сочинил, пропечатался, и вот о нем губерния трезвонить пошла: Иванов такой-то и сякой-то, Иванов на БАМ поехал, Иванов во Францию поехал, Иванов новое стихотворение сочинил. А начальник, предположим, ЖЭКа чистоты и порядка во вверенном ему жилом массиве добился, людям жить приятнее стало – о начальнике этого ЖЭКа, извиняюсь, не пишут, куда он в свой отпуск поехал и что он при этом думал – нет!..

– Но это же не так! – громко перебивая Филимонова, сказал Валерий 3иновьич. – Подождите, Прохор Дементьич, подождите! – решительным жестом остановил он Филимонова, и из-под рукава его пиджака далеко вперед выскочила на миг манжета цветной полосатой рубашки, скрепленная большой, с каким-то дорогим камнем, золотой запонкой. – Это же не так, как вы говорите! Если тот же начальник ЖЭКа прославился своими делами или какой-нибудь председатель горисполкома, ткачиха, тракторист, инженер и так далее – наоборот, именно что о них-то и пишут, рассказывают о них и называют их фамилии!

Филимонов слушал его, поджав губы, и смотрел в окно. Из окна был виден в кучах невывезенного бурого снега там-сям какой-то фабричный двор, дымила черная труба котельной, выталкивая под серое, затянутое тучами небо клубы ржавого дыма, ехал беззвучно автокар, нагруженный позади водителя штабелем плоских ящиков, поодаль, через дорогу, строилось какое-то здание производственного облика, яркий оранжевый кран, разворачиваясь, тащил по воздуху раскачивающуюся на тросах белую бетонную плиту с проемом будущего окна внутри… Вдаль Филимонов видел хорошо.

– Ну, все? – спросил он, когда этот Валерий 3иновьич сообщил про фамилии и сделал паузу. – Перебивать, когда человек говорит и еще не кончил, нехорошо. Некультурно, энаете ли. Я вам именно об этом, о чем вы сказали, и хотел говорить. Именно об этом. Я, заметьте, не сказал, что не пишут , я сказал: о том не пишут, куда он в свой отпуск поехал и что он при этом думал. Вот как я сказал! И должен сказать, правильно, что не пишут – нечего об этом писать. Делом прославился – вот об этом да, это хорошо, это заслуженно. Но певички там эти… извиняюсь, они что, прославились, они делом заслужили: песенку прошептала, задом повертела, поулыбалась нам – ее фамилию на весь Советский Союз? А?! Чувствуете? Логику вы ухватываете? Нам, извиняюсь, что, важно, кто такую вот песню исполнил? Или сочинил? Нам сама песня важна, вот что! А что, не все равно, кто спел ее – Иванова или Сидорова? Все равно. А если уж вот такими мастерами они станут, как тот начальник ЖЭКа, выдающимися, вот тогда можно и фамилию их назвать. Тогда, не раньше! И справедливость наша социалистическая восторжествует – раз, и сами они необыкновенными такими чувствовать себя не будут – два, и стимул у них, кроме всего прочего, чтобы расти, будет – три. – Филимонов загнул по очереди на левой руке три пальца и, крепко сжав губы, обернул руку загнутыми пальцами к Валерию Зиновьичу. – Вот, судите теперь сами, чепуха мои предложения, как написал ваш товарищ младший литсотрудник В. Терентьев, или наоборот. Вот, пожалуйста, теперь я все сказал. В основном. Теперь и вас выслушать могу, давайте.