Оак Баррель - Десять поворотов дороги

На эти упреки Кир морщился, словно от зубной боли, выдавливал из себя неопределенные междометия и продолжал болтаться над суетящимся внизу разнолюдом без видимого прогресса.

Здание было почти закончено, и теперь полным ходом шла его отделка и благоустройство. Оно как левиафан поглощало километры дубовых досок и целые поля плитки. Лепная флора и фауна, устраиваемая на потолках, могла бы заселить джунгли. Уста многоэтажного чудовища поглощали армии философов в складках мраморных мантий, а также малоценных для науки, но изящных, по-летнему обнаженных одетых дам, символизирующих искусства. На вершине холма над живописным берегом Вены возвышался великолепный колосс, суливший послужить творческому началу Кварты как минимум до конца времен, а то и гораздо дольше. Чха Лонг гордо прохаживался вдоль стен со свитой прихлебателей, щуря и без того узкие глаза. Как он вообще что-то видел вокруг себя, для многих оставалось загадкой.

Несмотря на некую удаленность борца за гражданские права от паствы, ибо тот пребывал вознесенным в своей люльке и вблизи общался лишь с докучливой сорокой, устроившей гнездо в балюстраде, мотивы и методы борьбы Кира идеологически крепли и оформлялись. Кое-кто из читающих сей трактат проныр захочет составить аналогию со ссыльным революционером… И, да, мы не станем отрицать, что подготовка политической платформы требует периода вызревания, когда ее созидатель наблюдает происходящее с дистанции и даже, не будем ханжами, с определенной высоты. В случае Кира то и другое д о лжно воспринимать буквально.

В середине третьего дня, претерпев очередные нападки мастера, грозившего на сей раз пресечь вервии, идущие к люльке со стены, Кир снизошел наземь, опасливо распутав узел тех самых вервий, чтобы расклеить множество ночью заготовленных листков с призывом к объединению пролетариата.

После смены взбудораженная толпа более из присущего толпе любопытства, чем из сути политического обращения, собралась на площадке, намеренной превратиться в крикетную, как только университет обретет свою окончательную форму.

Кир взобрался на сложенные штабелем доски и завладел весьма неоднозначным вниманием. Первые ряды глазели на штукаря с нескрываемой издевкой, но представления не покидали. Кто-то в людской гуще без лишнего шума разлил по стаканчику самогона. Сзади наддали и свистнули. Пора было открывать кулисы.

– Товарищи!

– Волк козе не товарищ, – огрызнулись с первого ряда. Кое-кто заржал и сплюнул.

Кир не поддался на провокацию:

– Все мы видим социальное неравенство и угнетение бедняков богачами! Но это пережиток старых времен!

К удивлению оратора, толпа не возражала[17].

– Угнетению рабочих, – он помедлил и вспомнил слово, – и крестьян скоро придет конец! Нам нужно объединиться!

– Чо надо-то?!

– Ты чего туда влез?!

– Парни, скидывай его да пошли! Ужин стынет!

– И веселые девки!

– Стойте! Слушайте! Мы должны объединиться в профессиональный союз, чтобы дать отпор угнетателям!

Первый камень пролетел с задних рядов по баллистической траектории и приземлился у самых ног Кира.

– Голосуйте за профсоюз маляров! – истошно закричал Кир, когда обломок кирпича пролетел в опасной близости от его уха.

– И метельщиков! – пропищал тонкий срывающийся голосок.

– Чего?.. – не понял Кир.

– Маляров и метельщиков! – повторил кто-то невидимый в толпе.

– А… Да-да, профсоюз маляров и метельщиков! И еще много кого! Кто еще хочет вступить?!

Люди в основном или смотрели с вызовом или отводили глаза. Детина в переднем ряду сплюнул под ноги, ругнувшись матом. Тут второй член профсоюза, тот самый метельщик, что ратовал за профессию, объявился, так сказать, во плоти, протиснувшись из-за спин вперед, по-беличьи забрался на штабеля и выдал:

– Больше монет! Сало в хлебало! Одежу всем на овчине! – пропищал сутулый человечек неопределенного возраста, вздымая кулачок к небу.

То ли сказанное им было настолько верным, то ли сам вид воинственной мыши производил впечатление, но над толпой поднялось еще несколько рук. В одной из них был увесистый молоток, который иногда вовсе не выглядит мирным орудием для забивания гвоздей. Этот аргумент остановил третий уже занесенный камень, который, по теории вероятностей, очень мог достигнуть своей цели.

В отличие от пространных речей Кира, слова «монеты», «сало» и «одежа» нашли мгновенный отклик в трудовых сердцах. Он почувствовал, что необходимо закрепить успех, и судорожно перебирал, что бы такого сказать трудовому элементу, терявшему терпение от всей этой мути. В голове вертелись «свободы», «равенства» и «братства», почерпнутые из книжек. Но эффект от такой коленчатой философии он уже видел наперед и не хотел завалить все дело.

– Санаторию! Пусть дадут санаторию! – выпалил вдруг Кир, удивляясь сам себе.

Толпа одобрительно загудела. «Санатория» звучала очень солидно, хотя значения слова никто не знал. Любитель веселых девок присвистнул:

– У Верки-Белошвейки шибательские сантории! Айда, мужики, к ней!

Поднятых рук стало заметно больше, и к ним, видя это, присоединялись еще из задних рядов, откуда едва что-то было слышно. Народ заволновался, распаляясь все больше:

– Точняк! Сала в мусала и санторий с водкой!

– Не хрен горбатиться в ихней стройке!

– Монет! Живем впроголодь!

– Башмаки! Пусть дадут башмаки!

– Женщин пусть наймут, сил нет терпеть…

– Я ж гуторю, айда к Верке!

Кое-где вспыхнули потасовки, причины которых крылись в избытке аргументации и недостатке навыков ее вербального выражения. Каждый выбитый зуб, очевидно, являлся эквивалентом речи в поддержку выдвинутой платформы.

Кир вместе с безымянным и вопящим от восторга метельщиком, стояли на штабелях, озирая беспокойное озеро людей.

– Тебя как зовут?! – спросил его Кир, пытаясь перекрыть шум.

– А?!

– Зовут тебя как?!

– Четверг!

– Завтра?

– Я!

– …?

– …!

Профсоюз маляров, метельщиков и пр. состоялся.

И просуществовал ровно сутки, на исходе которых борец за социальную справедливость был показательно уволен, лишен фуфайки и выдворен с воодушевляющим напутствием, касавшимся некоторых частей тела и перспективы их дальнейшей принадлежности, если дурная голова приведет их ближе сотни шагов к забору.

Четверг встретился ему в следующий вторник в пивной «У Фроси». Он был теперь приемщиком, гордо носил новую фуфайку и бывшего соратника по партии сторонился…

***

Кир на неделю пал духом и не выходил бы из комнаты, если бы сортир «Утиной будки» не располагался под мостом, на которой та громоздилась.

– Ну, как бизнес, друг мой?

Человек, сидящий нахохлившись на ступенях набережной, походил на тлеющую кучу тряпья: из заскорузлых складок одежды вверх тянулся сизый дымок самодельной трубки. На юношу поверх перепутанных шарфов уставился испытующий серый глаз под бровью цвета овсянки.