Ростислав Капелюшников - Экономические очерки. История идей, методология, неравенство и рост

«Средневековая Англия отличалась поразительной институциональной стабильностью. Большинство ее жителей могли не опасаться посягательств ни на свою личность, ни на собственность. Рынки товаров, труда, капитала и даже земли в целом были свободными. Собственно, если применять к средневековой Англии критерии, обычно используемые Международным валютным фондом и Всемирным банком при оценке того, насколько сильны экономические стимулы, то она получит намного более высокий рейтинг, чем все современные богатые экономики, включая и современную Англию» [Кларк, 2012, с. 213].

Параллельно с ростом организационной сложности происходит и рост институциональной: в рамках хрупких естественных государств можно говорить лишь о зачатках права [Норт, Уоллис, Вайнгаст, 2011, с. 101]; в базисных — формируются развитые институты публичного права [Там же, с. 102]; в зрелых — к ним добавляются институты частного права [Там же, с. 146]. По ходу этого процесса права собственности становятся постепенно более надежными, менее подверженными рискам ограничения или экспроприации — в первую очередь, конечно, у элит, но отчасти также и у других социальных групп.

«Все граждане получают возможность формировать экономические, политические, религиозные или социальные организации, призванные выполнять любые мыслимые функции» [Норт, Уоллис, Вайнгаст, 2011, с. 422].

«Пороговые условия являются необходимыми, но недостаточными условиями перехода от естественного государства к порядку открытого доступа» [Там же, с. 322].

«Когда элиты создают больший открытый доступ к политическим и экономическим организациям для самих себя, иногда у них возникают стимулы расширить доступ в некоторых пограничных областях и для не принадлежащего к элите населения» [Норт, Уоллис, Вайнгаст, 2011, с. 75].

«Обеспечение конкуренции в условиях открытого доступа — это фундаментальное требование для государства, в политике оно реализуется посредством создания организованных политических партий, а в экономике — посредством создания организованных бизнес-единиц» [Там же, с. 415].

Сами авторы «Насилия и социальных порядков» упоминают только о трех таких случаях — античной Греции, республиканском Риме и городах-государствах Северной Италии эпохи Возрождения [Норт, Уоллис, Вайнгаст, 2016, с. 266].

По мнению Норта и его соавторов, так происходит по нескольким причинам [Норт, Уоллис, Вайнгаст, 2016, с. 222–226]. Во-первых, чтобы снизить риски, связанные с превратностями рынка, возникает потребность в масштабных программах социального страхования. Во-вторых, учет интересов более многочисленных групп населения расширяет диапазон производимых государством общественных благ. В-третьих, чтобы ограничить влияние групп со специальными интересами, требуется сложно организованная и, следовательно, дорогостоящая государственная машина с широким разделением властей и множественностью точек вето. В-четвертых, из-за подключения к политическому процессу больших масс граждан (инклюзивность) становится невозможно избежать той или иной формы перераспределения доходов.

«Распределение ресурсов в обществе является неизбежно конфликтным и поэтому политическим решением» [Аджемоглу, Робинсон, 2016, с. 394].

«Хотя экономические институты являются важным фактором, обусловливающим экономические результаты, сами по себе они являются эндогенными и определяются политическими институтами и распределением ресурсов общества» [Там же, с. 392].

Это среди прочего исключает возможность заключения «общественного договора», что бы по этому поводу ни утверждали его теоретики [Acemoglu et al., 2005 а , p. 429].

Политическая теорема Коуза, как она формулируется Аджемоглу и его соавторами, предполагает, что экономически неэффективные институты должны быть нежизнеспособны, так как сделки по принципу «введение лучшего института в обмен на выплату компенсации тем, кому выгоден существующий худший институт» будут быстро вести к их исчезновению. В подобных условиях выживали бы только экономически эффективные институты. Но поскольку в реальном мире политическая теорема Коуза не выполняется, неэффективные институты оказываются устойчивыми и могут сохраняться сколь угодно долго.

«Поскольку многие из членов парламента занимались торговлей и производством, в их интересах было обеспечить соблюдение прав собственности» [Аджемоглу, Робинсон, 2016, с. 262].

«Крупное событие или стечение обстоятельств может разрушить сложившийся баланс экономических и политических сил и стать точкой перелома на пути институционального развития страны» [Аджемоглу, Робинсон, 2016, с. 88].

«На какой путь институционального развития встанет страна, зависит… от того, какая из враждующих групп одержит верх, какие группы смогут составить коалицию с другими, какие политические лидеры смогут повернуть ситуацию в свою пользу» [Там же, с. 91].

Отсюда видно, что нередко встречающиеся обвинения Норта, Аджемоглу и их единомышленников в «институциональном детерминизме» полностью безосновательны.

Нельзя не признать также, что называть «широкой» коалицию, представляющую интересы 2 % населения, уже само по себе достаточно экстравагантно.

Один из видных политических деятелей Великобритании XVIII в. Чарльз Фокс утверждал, что в Европе есть только два конституционных государства — Англия и Вюртемберг.

К этому можно добавить, что во многих случаях английский парламент сам проводил рентоориентированную политику, подрывавшую экономический рост: в течение долгого времени он сохранял такие «экстрактивные» институты, как рабовладение и работорговлю; активно поддерживал колониальную систему; широко прибегал к различным меркантилистским мерам (таким как запретительные тарифы во внешней торговле).

По словам Аджемоглу и его соавторов, Европа Средних веков и раннего Нового времени была неспособна на экономический рост «из-за отсутствия прав собственности для землевладельцев, купцов и протопромышленников» [Acemoglu et al., 2005 a , p. 393].

Аджемоглу и Робинсон поясняют: «Архаичная система прав собственности на большую часть земли делала инвестиции в нее рискованными, поскольку землю во многих случаях нельзя было продать. Все изменилось после Славной революции» [Аджемоглу, Робинсон, 2016, с. 143].