Владимир Селиверстов - Поколения ВШЭ. Учителя об учителях

Он был, что называется, self-made man, родом из очень простой семьи, который сам себя, как Мюнхгаузен, образно говоря, вытащил наверх, сделав успешную академическую карьеру: стал доктором наук, профессором, заслуженным деятелем науки, заведующим кафедрой. При этом он сохранил в известном смысле некую крестьянскую модель мышления: он всегда уделял больше внимания практической стороне исследования. Когда очередной аспирант делал доклад по теме своей работы, Василия Ивановича всегда интересовало, что это конкретное исследование может дать в плане организации производства, в совершенствовании повседневных процедур управления и т. д.

В. И. Дудорин задал определенную тональность в академической вузовской работе для меня и моих товарищей. Я думаю, что мы все хорошо помним заседания кафедры, которые проходили по средам два раза в месяц. Эти заседания были очень ответственными мероприятиями: опоздание на такое заседание было для аспирантов серьезным проступком (хотя все они тоже работали, как и нынешние аспиранты). В. И. Дудорин выстроил довольно четкую систему организации академической работы, в частности работы с аспирантами (а их было достаточно много – около тридцати человек). Аспирант должен был неоднократно выступать на заседании кафедры перед своими старшими коллегами по материалам, связанным с его диссертацией, начиная с утверждения темы (ему следовало доказать, что это интересно, что это защищаемо и т. д.), плана диссертации и заканчивая, по сути, полноценной защитой своей работы. Таким образом, каждый выступал как минимум четыре раза. Это был очень хороший формат обучения, хорошая школа. Такая организация задавала довольно жесткие механизмы для контроля работы аспирантов.

Василий Иванович любил поговорить со своими более молодыми коллегами. Я провел довольно много времени в дискуссии с ним по широкому кругу проблем, начиная работой и заканчивая политикой. И пришел к банальному выводу, что в основе успеха научной деятельности лежит добросовестное отношение к работе. Иногда кажется, что человек, который достиг некоторых академических высот, дальше может стать свободным художником, вести себя чрезвычайно независимо и делать исключительно то, что ему хочется. Может быть, в каких-то ситуациях это и допустимо, но Василий Иванович Дудорин, будучи человеком в академической среде заслуженным и уважаемым, продолжал строго, скрупулезно следовать всем правилам и требованиям. Он вел себя так, как будто он ни в чем не лучше своих коллег. Трудился буквально до последних дней своей жизни.

Научным руководителем моей диссертации был доктор экономических наук, профессор Валерий Владимирович Капитоненко. Тогда он был доцентом, кандидатом наук, сравнительно недавно пришедшим работать на кафедру. Вообще, что касается работы над диссертацией, то тут надо сказать, что мои старшие коллеги создали мне все условия. Меня тогда погрузили в исследовательский проект, который выполнялся по заказу одного из министерств Советского Союза. В рамках этого проекта я мог собирать информацию и думать о практическом применении тех разработок, которые мы делали. Но дальше я в значительной степени был предоставлен сам себе, то есть работал над диссертацией вполне самостоятельно, так как, полагаю, старшие коллеги мне доверяли. То же можно было сказать и о других аспирантах.

Нас не «водили за ручку» и не рассказывали о том, что же нужно делать теперь (как часто приходится поступать с нынешними аспирантами). Мы обладали в этом плане определенной свободой, но, правда, должны были вписываться в общий контрольный механизм работы кафедры.

Сейчас, работая с нашими аспирантами, я, естественно, соотношу это с прошлым опытом. И здесь я могу отметить как некоторые наши преимущества, так и недостатки. Например, очевидным отличием является возросшая доступность информации, которая для советской эпохи была бы чем-то фантастическим. Например, то время, когда я учился, было эпохой ЭВМ, перфокарт, перфолент. Это был с технологической точки зрения совершенно другой мир.

Если говорить о недостатках, то мне все-таки кажется, что нам сейчас иногда не хватает организованности, ответственности. Наши нынешние аспиранты – свободные художники, ждущие вдохновения, они не умеют укладываться в конкретные сроки и не очень аккуратно работают над текстами. Кроме этого, они не имеют достаточного опыта научных дискуссий, а ведь это очень важный аспект, потому что всякое выступление аспиранта на кафедре – сложный барьер, который надо преодолеть. Когда ему говорят о проблемах и недостатках работы, он должен уметь защищаться, уметь отстаивать свою позицию, уметь вести научную дискуссию.

Сегодня основной вопрос заключается в том, как добиться большей организационной эффективности при очевидно большем уровне свободы, очевидно меньшей дистанции между руководителями и подчиненными и более плоских социальных структурах, чем это было прежде.

Когда я познакомился со своим будущим учителем Юрием Николаевичем Давыдовым (1929–2007), я учился на философском факультете МГУ. В конце 70-х годов на факультете (и в особенности по моей специальности) программы были очень догматическими, а преподавание – низкокачественным. Страшно вспомнить, что тогда называлось там социологией и в какие учебные планы она была включена. У меня было ощущение, что я погибаю, что я совершил самую страшную ошибку в своей жизни, когда туда пришел. В то время мои старшие друзья начали сами и приохотили меня читать журнал «Вопросы литературы», в котором публиковались многие известные философы. Оказалось, что помимо официоза есть иная иерархия авторитетов, что читать надо Аверинцева, Гайденко, Давыдова. Летом 1978 года я запоем читал книгу Давыдова «Искусство и элита», открывшую мне целый мир западной мысли – от немецких романтиков до Адорно, к тому же написанную необыкновенно хорошо. Как студент, не так давно приехавший из провинции, я представлял себе автора каким-то небожителем, существом из другого мира, не имеющим ничего общего с унылыми и бессмысленными людьми, заполонившими факультет.

Каково же мне было узнать, что «небо не слишком высоко»: Давыдов работает в Институте социологических исследований АН СССР, да и живет неподалеку от нашего дома. В ИСИ тогда работал мой отец; страшно стесняясь и волнуясь, я совершил, пожалуй, самый важный поступок в своей жизни: попросил отца познакомить меня с Давыдовым.

Я до сих пор не могу понять, почему он согласился иметь дело со мной всерьез – на первом этапе, конечно, он просто оказывал любезность коллеге по работе. Я же был совершенно зашоренным типом: ничего не знал и имел абсолютно несообразное представление о тех научных результатах, которых достиг к тому времени. Я хотел быть позитивным ученым, «социологом на предприятии», и на основе исследований открыть какой-нибудь социальный закон. Смущала меня лишь интеллектуальная низкопробность литературы, которую приходилось при этом читать. Я сказал Давыдову, что хочу почитать немецких авторов (у меня был хороший немецкий), «поставить себе мышление», а затем вернуться обратно и продолжить заниматься той же проблематикой, которой я занимался раньше.