Александр Михайлов - Обитатели миража. PR специального назначения

Это было плодотворное и интересное время. Осо­бенно оно было интересным для правоохранительных органов и спецслужб. Закрытые структуры выходили в народ, рассказывали о своей работе.

Кто-то на этот процесс смотрел с интересом, кто-то с подозрительностью, кто-то с насторожен­ностью. В тот период мне приходилось общаться с представителями спецслужб бывшего Варшавского договора. Глядя на нас, они крутили пальцем у ви­ска, полагая, что мы со своей гласностью доиграем­ся. И тем не менее, история расставила все на свои места. Хочу подчеркнуть прозорливость прежнего руководства и КГБ и МВД СССР, которые поняли, что только идя на прямой диалог с обществом, мож­но войти в новую эру с новыми правоохранитель­ными структурами, новыми спецслужбами, призван­ными служить народу.

А что другие спецслужбы Варшавского договора? Не менее важным, используя гласность в тот пе­риод, было создать мощный союз единомышленни­ков из числа простых граждан, журналистов и со­трудников правоохранительных органов. Именно тогда, на таких мероприятиях, ярко проявляли себя неординарные личности. К слову сказать, даже в на­чале девяностых годов, когда, на первый взгляд, критика органов госбезопасности (до МВД тогда у демократов руки не доходили) достигла апогея, мы, встречаясь с людьми в аудиториях, цехах, конфе­ренц-залах, а с журналистами у себя в управлении, понимали: мнение одного журналиста, даже расти­ражированное в газете с миллионным тиражом, не есть общественное мнение.

Люди тогда без страха за свою жизнь, как было в тридцатых годах, понимали значение КГБ в жизни государства. Позитивное значение! Наверное, тогда, видя поддержку зала и заинтересованность в нашей работе, я понял, что такое кураж. Чувство, необходи­мое для выступления перед аудиторией. Без этого ощущения, а попросту уверенности в себе, своей ло­гике, на люди не выходи. По таким встречам без «по­средников» в лице газет, радио и телевидения мы фор­мировали облик правоохранительных органов.

Сегодня мало кто помнит, что публичная карьера Александра Гурова, в те годы полковника милиции, на­чалась с двух публикаций Юрия Щекочихина в «Лите­ратурной газете» «Лев готовится к прыжку» и «Лев прыгнул». Обе они были посвящены проблеме органи­зованной преступности. Сегодня к этому термину мы относимся так, словно другой, кроме организованной, преступности просто нет. А в те годы требовалось му­жество, чтобы сказать всему миру, что такие язвы капи­тализма, как «мафия» или «якудза», присущи и нам.

О! Сколько было криков по этому поводу! «Это в нашем социалистическом обществе есть мафия? Кле­вета на наш советский строй! Какая организованная преступность? Нет такого явления! Просто отдельные недостатки...» Как в песне: «Если кто-то, кое-где у нас порой...»

Но, как уже говорилось, слово -- не воробей... Правда, у руководства МВД хватило силы воли, что­бы выстоять перед валом обвинений «процекованного» начальства. Не просто выстоять, а последователь­но, шаг за шагом, идти к правовому закреплению та­ких понятий, как «преступная группировка», «преступное сообщество».

Кстати, тогда был запущен в публичный обиход термин, который сначала глухо, потом все чаще и громче стали повторять не только журналисты. Ма­фия наступает!

Но при чем тут пресс-конференции? — спросите вы. А при том, что проводимые, задолго до публикации в «Литгазете», в МВД пресс-конференции по проблемам преступности в организованных формах служили камертоном. Насколько журналисты, как члены нашего общества, среагируют на обозначение реально появившейся угрозы? Именно на этих пресс-конференциях впервые стали звучать упоминания о грозящей опасности — организованной преступнос­ти. Здесь как на космодроме — «сорок секунд — полет нормальный! Пятьдесят секунд полет нормаль­ный...» Журналисты реагировали нормально. А раз так, то можно грянуть на всю Россию...

Мне не раз приходилось оттачивать логику на та­ких мероприятиях. Иногда сам не ожидаешь, как в полемике появляется новое видение вопроса — не­сколько с иной стороны.

Всем памятны трагические события октября 1994 го­да. Российские танкисты штурмуют Грозный. При­данная им «пехота» из местных «ополченцев» позорно разбегается, оставляя бойцов на убой на улицах незна­комого им города. Нет оправдания горе-руководите­лям той позорной операции. Стыдно за «гордых муже­ственных горцев», которые должны были прикрыть, помочь выйти с поля боя танкистам, но позорно бро­сивших их... Презрение военному руководству в лице Павла Грачева, отрекшегося от своих офицеров.

Все это так. Но в чем виноваты сами танкисты? Почему их называют наемниками? Лично меня это возмутило до глубины души. И когда Сергей Степа­шин, понимая всю проигрышность ситуации в целом, направил меня оправдываться перед журналистами, я

принял бой.

Итак, по порядку. Во-первых, почему российская контрразведка не имеет права привлекать граждан, каковыми являются и офицеры, к проведению специ­альных операций? Тем более, если это касается защи­ты конституционного строя в своей стране?

205

Во-вторых, кто дал право называть этих офицеров «наемниками»? К сведению: наемник — это лицо, во­юющее в интересах ТРЕТЬЕЙ страны, получающее денежное довольствие, значительно превышающее жалованье офицеров этой страны.

Если речь идет о наших офицерах, они вправе бы­ли согласиться или не согласиться выполнить свой конституционный долг. Фактически речь шла по принципу: «Добровольцы — два шага вперед!»

Я оставляю за скобками саму операцию. Она была бездарна. Но офицеры не струсили, не спасовали. И может быть, на нынешнюю ситуацию на Северном Кавказе мы сможем взглянуть через поступок тех офицеров по-другому. Возможно, если бы у всех нас нашлось бы больше мужества для уничтожения бан­дитов, если бы мы не прикрывались политическими интересами, как фиговым листом, все было бы иначе? Но история не имеет сослагательного наклонения.

Тем не менее, эта логика у многих вызвала проти­воречивые чувства. Но как бы то ни было, термин «добровольцы» вместо «наемники» особенно не оспа­ривали.

Со временем интерес к пресс-конференциям стал таять. Круг посещающих их журналистов становился все уже, все менее профессиональным. Мэтры журна­листики на такие мероприятия стали заходить только при одном условии: чтобы сразу после него записать эксклюзивное интервью с первым лицом.

Об уровне пресс-конференции стали все чаще су­дить по количеству телекамер. Три — мало, пять -средне, восемь — хорошо, более десяти — отлично. Сколько камер — столько каналов. И можно гаранти­ровать, что в новостийных программах материал бу­дет точно. Вопрос — какой?