Майкл Льюис - Бумеранг: Как из развитой страны превратиться в страну третьего мира

К середине 2007 г. уже не только Goldman Sachs, но и все другие фирмы на Уолл-стрит осознали, что рынку низкокачественных ценных бумаг скоро придет конец, и лихорадочно пытались избавиться от своих позиций. Последними покупателями во всем мире, как сообщили мне финансисты с Уолл-стрит, были эти сознательно игнорирующие реальность немцы. Иными словами, единственное, что удержало IKB от потери свыше $15 млрд на американских низкокачественных кредитах, — прекращение функционирования рынка. Никакие основания, будь то факты или информация, не могли поколебать их убежденности в правильности своего подхода к вложению денежных средств.

На первый взгляд, немецкие трейдеры по облигациям в IKB были похожи на безумцев, которые делали глупые ставки на Citigroup, Merrill Lynch и Morgan Stanley. На самом же деле они вели совершенно иную игру. Американские трейдеры на рынке облигаций, вероятно, потопили свои фирмы из-за того, что закрывали глаза на риски, присущие низкокачественным облигациям, но попутно они сколотили себе состояние, и к ответу их, по большей части, не призвали. Им платили за то, что они подвергали свои фирмы риску, и поэтому трудно сказать, делали ли они это намеренно или нет. Немецким трейдерам по облигациям платили примерно по $100000 в год плюс бонус максимум $50 000. Как правило, немецким банкирам платили гроши за принятие риска, который потопил их банки, и это убедительно доказывает, что они действительно не ведали, что творят. Но — странная вещь — в отличие от американских банкиров, немецкая общественность считает их мошенниками. Бывший генеральный директор IKB Штефан Ортзайфен был приговорен к тюремному заключению (условно), и банк потребовал от него вернуть зарплату в размере €805 000.

У Дирка Ретига была возможность вблизи наблюдать не только деятельность IKB, но и поведение его подражателей, группу немецких государственных банков Landesbanks. И, по его мнению, в современной финансовой системе существует коварная граница между англо-американскими и немецкими банкирами. «Довольно сильно ощущалось меж-культурное непонимание, — говорит он, с увлечением принимаясь за омара. — Этих банкиров никогда не баловали продавцы с Уолл-стрит. А тут появляется некто с платиновой кредиткой American Express, и этот господин может пригласить их на Гран-при в Монако и в другие подобные места. Он ничем не ограничен. Банкиры из Landesbanks были самыми неинтересными в Германии и никогда не пользовались таким вниманием. И вдруг появляется один умник из Merrill Lynch и начинает обхаживать их. Они подумали: “О, да мы ему нравимся!”» Затем заканчивает мысль: «Американские торговцы куда хитрее европейских. Они очень хорошие актеры».

В сущности, по словам Ретига, немцы исключали возможность того, что американцы играют не совсем по официальным правилам. Немцы понимали правила буквально: они изучали историю облигаций с рейтингом ААА и принимали на веру официальную версию о том, что облигации с рейтингом ААА абсолютно безрисковые.

Такое исключительное почитание правил практически ради самих правил пронизывает немецкую финансовую систему, как и всю жизнь в Германии. Оказывается, стало известно о том, как в июне 2007 г., как раз накануне краха, немецкая перестраховочная компания Munich Re организовала прием в честь своих лучших клиентов. Хозяева предлагали не только куриный ужин и соревнования по гольфу на ближайший к лунке удар, но и кутеж с проститутками в бане. Конечно, в финансовых кругах, как среди крупных, так и мелких игроков, такая вещь не редкость. Удивительно было то, как немцы организовали это мероприятие. Проституток пометили белыми, желтыми и красными лентами, чтобы знать, кому какая предназначена. После каждого полового акта жрице любви ставили на руку печать, дабы все знали, сколько раз ею пользовались. Немцам нужны были не просто проститутки: они хотели, чтобы все шло по правилам.

Возможно, из-за своей безмерной любви к официальным финансовым правилам немцы особенно сильно запали на ложную идею, которую эти правила породили: что существует такая вещь, как безрисковый актив. В конце концов, рейтинг ААА предполагал «безрисковый актив». Однако такой вещи, как безрисковый актив, не существует. Актив потому и приносит доход, что несет риск. Но идея безрискового актива, пик популярности которой приходится приблизительно на конец 2006 г., захватила инвестиционный мир, и сильнее всего клюнули на эту удочку немцы. Я тоже об этом слышал — от сотрудников фирм с Уолл-стрит, которые имели дело с немецкими покупателями облигаций. «Все дело в немецком менталитете, — сказал мне один из них. — Они говорят: “Я проверил, они удовлетворяют всем требованиям. Риска нет”. Форма ставилась выше содержания. Вы работаете с немцами, а они — как бы получше выразиться — не ладят с риском от природы. Они генетически предрасположены к тому, чтобы все испортить». Если облигация внешне выглядела чистой, немцы позволяли ей испачкаться внутри до такой степени, до какой сумела это сделать Уолл-стрит.

Теперь Ретиг хочет подчеркнуть: то, что было внутри, не имеет значения. IKB нужно было спасать, что и было сделано государственным банком 28 июля 2007 г. При капитале примерно в $4 млрд он потерял более $15 млрд. Когда он потерпел крах, немецкие СМИ захотели узнать, сколько американских низкокачественных облигаций нахватали эти немецкие банкиры. Генеральный директор IKB Штефан Орт-зайфен публично заявил, что IKB практически не держал никакие низкокачественные облигации — за что, собственно, и был обвинен во введении инвесторов в заблуждение. «Он сказал правду, — говорит Ретиг. — Он думал, что не держал низкокачественных бумаг. Они не могли дать точных цифр по низкокачественным облигациям, потому что сами их не знали. Системы мониторинга IKB не различали низкокачественные и качественные ипотечные продукты. Вот поэтому так все и произошло». По словам Ретига, еще в 2005 г. он предлагал построить систему для более точного выяснения, какие кредиты стоят за сложными облигациями, которые они покупали у фирм с Уолл-стрит, но руководство IKB не хотело тратить на это деньги. «Я сказал им: “У вас есть портфель на $20 млрд, вы делаете по $200 млн в год, а мне отказываете в $6,5 млн”. Но они все равно отказались».

В ТРЕТИЙ РАЗ ЗА ВСЕ это время мы пересекаем незримую границу и в течение 20 минут пытаемся понять, где находимся: в Восточной или Западной Германии. Шарлотта родилась и выросла в восточногерманском городе Лейпциге, но, как и я, не знает, на какой мы сейчас территории. «Теперь это трудно понять, можно только спросить кого-нибудь, — говорит она. — Им нужно поставить указатель». Территория, некогда изуродованная траншеями, колючей проволокой и минными полями, выглядит теперь как слабо пересеченная местность. По крайней мере снаружи все идеально чисто. Где-то поблизости от этой бывшей границы мы останавливаемся на заправке. Три колонки стоят в узком туннеле: невозможно ни маневрировать, ни разминуться с другим автомобилем. Трем водителям приходится одновременно наполнять баки и одновременно выезжать, стоит одному замешкаться, остальным придется его ждать. Никто из водителей не мешкает. Немецкие водители обслуживают свои автомобили с ловкостью механиков «Формулы-1». Именно из-за архаичности сооружения Шарлотта решает, что мы, должно быть, еще в Западной Германии. «В Восточной Германии вы уже не увидите таких бензоколонок, — говорит она. — В Восточной Германии все новое. Она также утверждает, что может по внешнему виду определить, из какой части Германии тот или иной человек, особенно если это мужчина. «Западные немцы намного более гордые люди. Они стоят прямо. Восточные немцы более склонны к сутулости. Западные немцы считают восточных ленивыми».