Майкл Льюис - Бумеранг: Как из развитой страны превратиться в страну третьего мира

— Сколько вы потеряли на низкокачественных кредитах? — спрашиваю я.

— Не скажу, — отвечает он.

Он смеется, потом продолжает: «За 40 лет мы ни на чем не потеряли ни единого пенни и имели рейтинг самого надежного финансового института. Мы перестали формировать портфель низкокачественных кредитов в 2006 г. Я начал подозревать, что с вашим рынком происходит что-то не то. Но я не предполагал, что он окончательно рухнет». Он помолчал. «Для меня это было открытием. Я верил, что в Нью-Йорке самый лучший контроль над банковской системой. Я считал работу Федеральной резервной системы и Комиссии по ценным бумагам и биржам непревзойденной. Я никогда бы не подумал, что инвестиционные банкиры в электронной переписке будут говорить, что они продают…» Снова наступает пауза. Он решает, что не следует говорить «дерьмо» и заканчивает словом «грязь». «По большому счету, для меня это стало самым большим разочарованием в профессиональной сфере, — говорит он. — Слишком проамерикански я был настроен. И у меня был определенный набор американских ценностей».

Если глобальная финансовая система и была предназначена для сближения заемщиков и кредиторов, то за последние несколько десятков лет она тоже претерпела изменения, став инструментом максимального роста столкновений между сильными и слабыми и пособником эксплуатации одних другими. Чрезвычайно находчивые трейдеры из инвестиционных банков с Уолл-стрит придумывают крайне нечестные, дьявольски сложные инструменты и отправляют своих торговых агентов прочесывать мир в надежде выискать какого-нибудь идиота, который согласится купить их. В годы бума безумное число таких идиотов отыскалось в Германии. Как сообщил мне Аарон Кирхфельд, репортер новостного агентства Bloomberg News во Франкфурте: «Бывало, разговариваешь с инвестиционным банкиром из Нью-Йорка, и он говорит: “Никто ни в жизнь не купит эту хрень. Ой. Подождите. Landesbanks купит!”» Когда банк Morgan Stanley сконструировал чрезвычайно сложные дефолтные свопы так, чтобы обеспечить им стопроцентный провал и дать указание своим трейдерам ставить против них, покупателем оказался немец. Когда Goldman Sachs помог управляющему нью-йоркского хедж-фонда Джону Полсону создать провальную облигацию, чтобы ставить против нее, покупателем с той стороны оказался немецкий банк IKB. IKB, так же как и другой знаменитый дурак за покерным столом на Уолл-стрит, WestLB, находится в Дюссельдорфе — вот почему, спрашивая где-то в июне 2007 г. хитроумного трейдера по низкокачественным ипотечным облигациям с Уолл-стрит о том, кто все еще покупает его хрень, можно было получить простой ответ: «Глупые немцы из Дюссельдорфа».

ДОРОГА ИЗ БЕРЛИНА В ДЮССЕЛЬДОРФ занимает больше времени, чем следует. Огромные отрезки трассы забиты легковыми и грузовыми автомобилями. Немецкая пробка — необычное зрелище: никто не сигналит, никто не переходит на другую полосу в поисках небольшого, иллюзорного преимущества, и все грузовики, как полагается, едут строго по правой полосе. Вид блестящих BMW и Mercedes-Benz в левом ряду и безукоризненно чистых грузовиков, аккуратно выстроившихся в ряд в правом, просто доставляет удовольствие. Поскольку каждый водитель в пробке соблюдает правила и того же ожидает от других, легковые и грузовые машины передвигаются с оптимальной для создавшихся условий скоростью. Но симпатичная молодая немка за рулем нашего автомобиля не получает от этого никакого удовольствия. При виде бесконечной череды стоп-сигналов впереди Шарлотта начинает раздражаться и охать. «Больше всего на свете ненавижу торчать в пробке», — произносит она извиняющимся тоном.

Шарлотта достает из сумки немецкий перевод книги Алана Дандеса. Я ее раньше спрашивал о заголовке. Она объясняет, что в немецком языке есть выражение, которое переводится как «лизни мою задницу». Ответом на это сердечное приветствие будет: «Сперва ты лизни мою». В немецком варианте книга Дандеса называется «Сперва ты лизни мою» (You Lick Mine First). «У нас все поймут это название, — говорит она. — Но что касается самой книги, тут я не знаю».

Я не приезжал в Германию надолго с тех пор, когда мне было 17 лет. Я тогда путешествовал по стране с двумя друзьями, велосипедом и немецким разговорником. В голове моей звучала немецкая песня о любви, которой научила меня одна американка немецкого происхождения. Не везде знают английский язык, поэтому имело смысл предположить, что они не говорят по-английски, и воспользоваться тем багажом немецкого, который имеется, — обычно та самая любовная песня. В этой же поездке я решил, что мне понадобится переводчик. Я не знал, что немцы прилежно долбят английский. Казалось, все население училось по методу полного погружения Берлица. А на планете Деньги, даже в Германии, английский является официальным языком. Например, этот язык используется на всех встречах в Европейском центробанке, несмотря на то, что ЕЦБ находится в Германии, а единственной страной Евросоюза, в которой английский язык считается, хотя это и спорно, родным, является Ирландия.

Через друзей я вышел на Шарлотту, приятную, высокоэрудированную женщину 20 с небольшим лет, которая обладала на удивление стальной выдержкой — интересно, много ли найдется приятных молодых женщин, способных произнести «лизни мою задницу» без тени смущения? Она говорила на семи языках, включая китайский и польский, и заканчивала работу над магистерской диссертацией на тему «Межкультурное непонимание», которая просто призвана стать областью пристального внимания в Европе. Я поздно понял, что ее переводческие услуги мне не понадобятся, поэтому она стала моим водителем. Она была бы чересчур хорошим переводчиком для меня, но использовать ее в качестве шофера было вообще нелепо. Однако она приняла эту работу с энтузиазмом и даже разыскала для меня старый перевод книжки Дандеса на немецкий. И он ее всполошил. Для начала Шарлотта отказывалась верить в существование такой вещи, как немецкий национальный характер. «У нас никто больше в это не верит, — говорит она. — Как можно обобщенно судить о 80 млн человек? Вы можете сказать, что все они одинаковые, но с какой стати им быть одинаковыми?

Что касается анальной мании немцев, то как, скажите, могла она распространиться? И откуда взялась?» Вообще-то Дандес и сам попытался дать ответ на этот вопрос. Он предположил, что в основе повышенного внимания к анальной зоне лежит необычный способ пеленания у немецких матерей, которые надолго оставляли младенцев лежать в собственных экскрементах. Шарлотте это объяснение показалось неубедительным. «Никогда не слышала об этом», — говорит она.

Но как раз в этот момент она что-то замечает, и взгляд ее просветляется. «Смотрите! — говорит она. — Немецкий флаг». Действительно, в деревне далеко впереди висит флаг над маленьким домом. Вы можете разъезжать по Германии несколько дней, но не увидите ни одного флага. Немцам не разрешается болеть за свою команду так, как это делают другие. Это не означает, что им этого не хочется, просто они должны скрывать свои чувства. «Патриотизм, — объясняет она, — все еще табу. Говорить “я горжусь тем, что я немец” политически некорректно».