Александр Курляндский - Город неудачников

— Гулливер, — сказала Мария-Луиза. — Театр у нас строили, кукольный. Зал должен был размещаться в шляпе Гулливера.

Я поражался размерам Гулливера; Ноги и руки его исчезали вдали. За холмами и лесами. Он как бы спал, лукаво улыбаясь во сне. Нос был подобен гигантской ракете. Из ноздри росла веселенькая березка…

Я снова посмотрел на город.

Отсюда, с холма, он хорошо был виден. Горы отделяли его от внешнего мира… Вот станция, на которую я приехал. Платформа, ниточки рельсов…

Чуть выше, на поляне, — стога, пасутся коровки.

Черные с белым. На них надвигается тень от облака. Надвинулась, яркость пятен поблекла…

Еще выше— русло высохшей реки, арка каменного моста… Чуть выше, почти на уровне с нами, — плотина, из-под плотины вытекает зеркальный ручей. Плотина как бы протекала. По верху плотины — скульптуры, без рук и ног… Что там, за плотиной, не видно… А выше — горы.

Синие, потом коричневые, в серых шляпах туч…

К одной из вершин прилепился замок… Странный город. Даже не верится, что я здесь.

— Смотри! Смотри!!

Мария-Луиза показывала вниз.

Рядом с башенкой городской ратуши висел воздушный шар. Площадь в цветных точках. Это люди. Сколько их там!

— Вперед! — крикнула Мария-Луиза.

Скоро мы были на площади, в самом центре толпы. Нас сдавили. Слева парень в фартуке, от него пахло кожами. Справа солдаты в кольчугах.

Все вытягивали головы в сторону ратуши, где покачивался шар.

Мария-Луиза работала локтями, мы протиснулись вперед, к самому ограждению.

Шар был величиной с дом. Он состоял из многих цветных кусков, вроде лоскутного одеяла. Из стыков с шипением выходил воздух.

— Жуть! — сказала Мария-Луиза.

— Нормально, — возразил ей рядом стоящий мужчина. — В такие сроки лучше не сделаешь.

— Вы кто?

— Я мастер.

— Но он же разобьется.

— Не исключено, — улыбнулся мужчина. — От

смерти никто не застрахован.

Он достал сигарету и хотел было закурить, но взглянул на шар и поспешно загасил спичку.

Шар накачивали водородом из стальных баллонов, какими у нас пользуются при газовой сварке.

От баллонов к горловине шло множество шлангов.

Через них со свистом поступал газ.

— Не хватает еще горелки, — сказала Мария-Луиза. — Представляешь, что будет, если поднести спичку!

— Эй! — обернулся долговязый сержант. –

Попридержи язык.

Воздухоплаватель, в лихо сдвинутых очках, бриджах и куртке-дутике, прощался с семьей.

Вот он поцеловался с женой. Подкинул в воздух сына.

Стрекотали кинокамеры, сверкали вспышки фотографов.

Но они почему-то снимали не воздухоплавателя, а мужчину во фраке, с белой гвоздикой в петлице.

Стоя на помосте, он произносил речь в огромный букет микрофонов:

— …человек не будет просить милостыню у природы, он возьмет ее сам, а потом завоюет все околосолнечное пространство… Он будет парить, как Икар, в не доступной птицам вышине и силой своих крыльев бросит смелый вызов вселенной!

— Мэр, — кивнула Мария-Луиза. — Вперед!

Я не успел опомниться, как она перепрыгнула через канат и подскочила к помосту.

— Отмените полет!

— Что-что?!

Мэр милостиво остановил подбежавших полицейских.

— Отмените полет. Он разобьется!

Мэр от удивления развел руками. Он оглянулся на свою свиту, как бы приглашая их посмеяться над Марией-Луизой.

— Да вы знаете, какой сегодня день? — спросил мэр.

Он выдержал паузу.

— Сегодня же День птиц!!

И все дружно расхохотались.

— Да, да… День птиц. Именно сегодня, в День птиц, мы проведем этот неудачный полет! Самый неудачный полет в мире, который прославит наш

город!

— Но шар пропускает воздух! Он может погибнуть!

— К сожалению. Но воздухоплаватель возьмет запасной баллон… И если…

Мэр подмигнул свите.

— …и если наш герой не будет курить…

Свита дружно расхохоталась.

— …у него есть все шансы остаться в живых!..

Ну, а если…

Мэр вздохнул:

— Тогда он останется в наших сердцах. Навсегда, герои не умирают.

И, давая понять, что разговор окончен, он отошел к свите и во главе ее стал сходить с трибуны.

Мария-Луиза вернулась ко мне. Глаза ее сверкали.

Между тем наступали последние минуты церемонии.

Оркестр ударил марш. От горловины шара отсоединили шланги. Шар рвался в небо. Его сдерживал лишь канат, обмотанный вокруг каменной глыбы.

Воздухоплаватель подошел к корзине.

— Эй! — окликнула его Мария-Луиза.

Он оглянулся.

— Вы разобьетесь…

— Возможно, — ответил он. — Но я не делаю из этого трагедии…

— Почему?

— Я неудачник, — улыбнулся воздухоплаватель.

— Значит, судьба…

Оркестр заиграл что-то протяжное… Все запели.

Как мне объяснила Мария-Луиза, это был «Гимн неудачников». Слова гимна заглушала слишком громкая игра оркестра. Поэтому я мог расслышать лишь отдельные фразы…

«…не падай, приятель, духом… судьба-старуха, приятель, пускай себе идет… не в том, как говорится, дело… чтоб весело и смело… а в том, как говорится, чтоб пело все в груди…»

Не ручаюсь за правильное воспроизведение, но смысл был приблизительно такой.

Все пели дружно, с наслаждением, хотя и выходило не в рифму.

К воздухоплавателю подошел мэр и по-отечески обнял его. Снова застрекотали камеры.

Воздухоплаватель открыл дверцу корзины, сбросил оттуда веревочную, в несколько ступенек, лестницу. Он собирался забраться в корзину, но его остановили фотографы. Жестами они показывали, что первым должен подняться мэр — они хотят

его сфотографировать.

Мэр протестовал, кокетливо отступал, но все же поднялся по лесенке. Застрекотали камеры, засверкали вспышки.

Мэр улыбался, смотрел в небо, брал и подносил к глазам бинокль, перегибался через борт, тянул на себя канат, подпрыгивал и хохотал…

И опять я не уследил.

Натянутый канат вдруг лопнул, корзина с недоумевающим мэром медленно поплыла вверх.

Мэр истошно кричал.

Полицейские крутились на месте, они не понимали, что случилось, отчего лопнул канат. И только один из них, тот, долговязый, который предупреждал

про «язык», тыкал в Марию-Луизу пальцем и орал:

— Держи ее! Лови! Вяжи! Бери!

Мария-Луиза крикнула мне:

— За мной!

Я рванулся за ней, но запутался среди зрителей и потерял ее из вида…

Вскоре все разошлись.

На площади остались обрывки бумаги, фантики да несколько вялых зрителей.

Один из них, старик с тяжелым носом, подмигнул мне:

— Еще один неудачный полет сорван. Какая неудача!

Мы сидим за столиком харчевни. Низкие своды, влажно и сыро. Горят газовые лампы. Но все равно темно.

Столик — холодная плита на двух кусках дерева.