Александр Курляндский - Город неудачников

Заметив мой взгляд, князь небрежно бросил:

— Чтоб каждый раз к коменданту не бегать. –

И помахал связкой.

Князь с улыбкой наблюдал, как мы утоляем голод, а потом, капая вином с усов, поведал о своих невезениях:

— …сын у меня… У всех сыновья как сыновья. Неудачники! А мой… В пастухи пошел… «Хочу, — говорит, — отец, честно жить!» Ну, мало ли идиотов?..

Поехал мой брат от первой матери в горы на шашлык… Кто же, когда в горы на шашлык едет, шашлык с собой берет?.. Ну, подходят они к моему идиоту… «Привет». — «Привет…» — «Дай нам вон того, испачканного, с отметиной на задней ноге…»

«Нет, — говорит мой идиот, — не дам…» «Он все равно испачканный, дай…» «Не дам», — говорит мой идиот… «Ну, дай того, плешивого…» — «И этого не дам…» — «Тогда ту, хроменькую, которой все равно не жить?!» «Не дам…» — говорит мой идиот.

Брат жены со всеми друзьями прямо с гор ко мне.

Как снег на голову. «Слушай, — говорят, — Шота… Мы думали, человек ты, а теперь, когда ты сына такого вырастил… У всех — дети как дети… А твой…» И — бац! Моего лучшего петуха, как бешеную собаку, подстрелили… Кровь ударила мне в голову. Купил я пушку… Подкатил к дому брата… И — на клочки! Ну, схватили меня. Мне, конечно, плевать… Судья — родной шурин племянника… А если б и не был шурином, то стал… Когда есть деньги, и шурином могут стать, и братом, и сестрой… Шурин, судья этот… то есть… мне и говорит: «Я тебя, конечно, Шота, могу оправдать… За отсутствием улик… Поскольку все улики пушкой по ветру развеяны… Но лучше, дорогой… Посиди годок… Это в твоих интересах… Тут ты под охраной. Случись что, отобьем». Вот и сижу из-за сына, идиота. Чтоб маме его вместе с дедом отца…

И князь принялся вспоминать всех родственников, желая им всего самого-самого…

Плита в полу приподнялась, и показалась обросшая голова…

— Опять пол портишь, — недовольно сказал князь. — Опять перестилать?..

Голова увидела меня, исчезла, а на ее месте появилась Мария-Луиза:

— Бежим!

— Зачем бежать? — удивился князь. — Посидим, поужинаем. Потом я сам двери открою!

И он потряс связкой ключей.

— В следующий раз! — сказала Мария-Луиза.

Она потянула меня за брючину. Я спрыгнул в холодное подземелье.

Мы сидим в дилижансе.

Мария-Луиза уговорила меня поехать к деду на мельницу. Отсидимся, подумаем, что делать дальше…

Напротив нас — дамочка в седом парике. Ее спутник — молоденький офицер. Душно… Офицер снимает кивер. Дамочка снимает парик… Смеются, хохочут. Рассказывают о своих неудачах в семье и на службе.

Еще в нашей компании старушка. На коленках узелок.

— Сынок мой погодой заведует, — объясняет старушка. — В горах служит. Какую погоду объявит, такая и будет. Ни разу не угадал. К нему вот еду, гостинцы везу.

Офицер хихикнул:

— Долго вы, мамаша, ехать будете. К морю наш маршрут, а не в горы…

Мы переглянулись. Мы ехали совсем в другую сторону.

Мария-Луиза наклонилась к переговорной трубке:

— Эй! Кучер! Куда едем?

— Куда, куда! — захохотал кучер. — На «кудыкину» гору.

— Останови! — крикнула Мария-Луиза.

Но кучер погнал лошадей.

— Останови, негодяй!

Кучер стегал лошадей. Нас швыряло из стороны в сторону. Мимо пролетел кивер офицера.

Наделся на голову Марии-Луизы. Ей очень шло…

И тут что-то случилось. Нас бросило вперед.

Треск, грохот…

Когда мы выбрались наружу, то увидели печальную картину. Все три лошади лежали на дороге в одинаковых позах, будто сраженные пулями

врага. Кучер ходил вокруг них и приговаривал:

— Чуть стеганешь кнутом… Валятся… Единым строем… И что за порода такая?..

Раздались гудки. Гудела легковая машина, которой мы преградили дорогу.

Из легковушки вышел человек, прошел сквозь дорожную пыль, и мы узнали все того же сержанта.

— Родные мои, — обрадовался он. — Голубки. Прилетели, родимые…

Он достал наручники:

— Ну, идите, милые, окольцовываться…

Мы не стали «окольцовываться», а бросились бежать…

Мы бежали мимо гор мусора, мимо изъеденных ржавчиной карет, к высокому забору.

Нырнули в дырку…

Перед нами — Гулливер. Огромная голова повернута в профиль. Губы улыбаются. Из ноздри лезет веселенькая березка.

— Ах, вот вы где? Мои любимые, пташечки дорогие, человечки настоящие!

Сержант показывал свой портрет в раме забора.

— Вперед! — скомандовала Мария-Луиза.

Натыкаясь на осколки бетона, мы побежали к голове Гулливера. Мария-Луиза взобралась на мочку уха, протянула мне руку…

Перед нами зияла черная таинственная дыра ушной раковины. Легкий сквознячок пушил волосы.

Сержант бежал к нам, выбрасывая вперед тонкие, как у борзой, ноги:

— Любимые мои, клюковки, ягодки-черешенки, ах, проказники, ах, озорники!

— Вперед! — снова скомандовала Мария-Луиза, и мы скатились в зияющую черноту.

Все обошлось. Царапины и отлетевшие пуговицы не в счет. Из дырок на потолке били тонкие лучики света. Они натыкались на балки и фермы — скелет Гулливера.

По «ребрам» запрыгал лучик фонарика.

— Где вы?.. Ау!.. Отзовитесь, мои хорошие… Аушеньки! Ауньки!.. Аушки!

Сержант в отверстии, черный силуэт на фоне голубого неба, присел на корточки и поехал вниз.

Мы бежали между колоннами и балками, стараясь не встретиться с жестким железом.

Вокруг нас прыгало пятно фонарика. Круглое, продолговатое. Больше, меньше…

— Постойте, детки… Куда вы, от папочки?.. Мне и не угнаться… Ах, шустры… Шустры…

Он был совсем рядом. Ноги его, выкидываемые вперед, безошибочно находили точку опоры.

Отталкивались и приземлялись. Отталкивались и приземлялись.

Мария-Луиза дернула меня за локоть и утянула в туннель. Сержант проскочил. Голос его затих вдали…

Мы пошли по туннелю и вышли в огромную пещеру. Что это? Легкие? Желудок?

Раздался грохот мотоциклетных моторов.

Ударил свет фар. В жутком реве просвистели мотоциклисты. Хохот перекрывал рев двигателей.

— Темно здесь и грохот сильней, — сказала Мария-Луиза. — Вот они и носятся. Родители им еду сбрасывают. Прямо в люк. На площади «Верхнебашенной». Очень своими неудачными детьми гордятся.

Пещера кончилась, стало совсем темно. Мы шли по скользкому проходу. Со всех сторон капала вода…

Вдали мелькнул огонек. В отсветах свечи — кучерявая борода. Рука с кистью, палитра…

Мы приблизились. На ржавом металле — белые снега, огромные снегири, розовые кошки.

— Здесь?! В темноте?! — удивились мы. — Такие картины?

— Краски, — улыбнулся художник. — Они. Проклятые. Мерзкие. Невезучие. Ха-ха… Они… Ха-ха… Не выносят… Ха-ха!!! Света не выносят…

Он поднес к картине свечу… С легким шипением вздулись пузырьки, и кусок картины исчез. Сквозь лапки снегиря проступило железо…