Карлос Фальяс - Маркос Рамирес

В летние месяцы на улицах селения часто раздавались ночные серенады под окнами девушек, и я, получив разрешение спать в кладовке, мог в любой час улизнуть, чтобы послушать песни и гитару.

Бросив в таких случаях раньше обычного чтение, я тушил свечу и свертывался клубком на теплой подстилке из кукурузных початков, не обращая внимания на шмыганье крыс или писк перелетавших с места на место летучих мышей. С нетерпением следил я сквозь щели кладовки за огнями, горевшими в комнатах; мало-помалу они гасли один за другим. Выждав еще некоторое время, пока все не уснут, я тихонько покидал кладовку, перелезал через ворота и отправлялся бродить по пустынным улицам спящего селения в поисках веселой компании ночных гуляк. Я чувствовал себя счастливым, слушая звон гитары и песни влюбленных.

Как-то ночью, дойдя в моих скитаниях до площади Эль Льяно, я столкнулся на углу с группой соседей. Я всех их хорошо знал. Захватив три гитары и запасшись агвардьенте, они сговорились исполнить серенаду под окном невесты Миса эля — стройного юноши, удалого, веселого гитариста. Невеста, как говорили, была первой красавицей в округе; она жила далеко, почти у самого поселка Эль Брас иль, вместе с отцом — старым, влиятельным богачом, владельцем прекрасной усадьбы.

Я отправился вместе с Мисаэлем и его друзьями. По дороге, прислушавшись к разговорам, я узнал многое и понял, к чему ведет затея. Вынужденный порвать со своей невестой, Мисаэль решил навсегда уехать из Эль Льяно в Гуанакасте [76] Гуанак а сте — провинция Коста-Рики, к северо-западу от провинции Алахвэла. , но перед отъездом он задумал наказать девушку и исполнить серенаду, известную среди молодежи под названием «серенады пренебрежения», состоящую лишь из трех куплетов, между тем как традиционная серенада влюбленного состояла из пяти куплетов.

Ходили, слухи, будто недели две назад отец девушки кровно обидел Мисаэля без всякого повода, выгнав его из дому, а вероломная невеста стала принимать ухаживания отцовского дружка — богатого и представительного человека, который зачастил в дом, появляясь всякий раз верхом на чудесном белом коне. Девушка, казалось, была в восторге от своего нового поклонника — вот почему Мисаэль решил с досады покинуть Эль Льяно и отправиться в далекую провинцию Гуанакасте в надежде забыться и попытать счастья.

Парни шли медленно, не торопясь, беседуя и прикладываясь к бутылке. Шутили, смеялись. По дороге из-под глухих заборов порой выскакивали собаки с грозным лаем. В небе блистала луна, ветер лениво шелестел листьями деревьев и поднимал с земли легкие облачка белесой пыли.

Желая развеселить Мисаэля, приятели наперерыв рассказывали забавные истории и сыпали остротами. Слышались громкие взрывы смеха. Но Мисаэль, казалось, был глух и не разделял общего веселья; молча шел он впереди, опустив голову, и, часто поднимая бутылку, пил большими глотками агвардьенте.

Наконец мы подошли к усадьбе старика. За небольшим садом высился дом в рамке просторных веранд; окутанный тенями, он дремал под сумрачной сенью густых деревьев. Парни сгрудились у калитки сада и глотнули еще агвардьенте.

Гитаристы стали потихоньку настраивать инструменты. Мисаэль отошел в сторону, сел на камень и, положив рядом с собой гитару, сказал:

— Пой ты, Антонио, а они пусть играют…

Тот, кого назвали Антонио, прочистил горло и запел в сопровождении двух гитаристов на мотив вальса веселую, всем известную песенку, пересыпанную колкими намеками. Потом, пока другие снова прикладывались к бутылке, Антонио вполголоса произнес:

— Вот эта, пожалуй, подойдет больше Мисаэлю — точка в точку, как гвоздь в бочку; давнишняя песня, петь ее меня научила еще мать.

Чуть слышно напевая, он познакомил гитаристов с мелодией, потом присел на корточки и затянул в полный голос:

Мне случалось не раз слышать от матери отрывки из этой песни. Старая, почти всеми забытая мелодия звучала как-то особенно нежно и грустно. Восхищенные, мы слушали с благоговейным вниманием:

Нетерпеливо вскочив, Мисаэль решительно и резко прервал певца:

— Нет, такая не пойдет! Эта дура еще, пожалуй, вообразит нивесть что! Я подберу ей другие куплетики!

И, немедля перейдя от слов к делу, он встал перед калиткой, неистово рванул струны гитары и запел во всю глотку, чтобы как можно дальше разнеслась его песнь возмездия:

В доме звякнул засов, и до нас донесся громкий женский голос:

— Ату, Рейна, ату его, ату! Ату, Капитан, ату его, ату!

Из-под темного навеса выскочили две огромные собаки. В несколько прыжков они пересекли сад и бросились на калитку, пошатнувшуюся под их напором. Снова и снова налетали они на палисадник, скаля грозные клыки и захлебываясь в хриплом лае.

Не помня себя от гнева, Мисаэль ответил отборной бранью и замахнулся на собак гитарой, но гитара разлетелась вдребезги о железные прутья калитки.

Новая неудача Мисаэля вызвала взрыв издевательского смеха, и смех этот прозвенел в ночной темноте, как шаловливый хрустальный колокольчик.

В ту пору был у меня в предместье Ла Агониа неразлучный друг — мой ровесник, звали его Хес ус Мол ина. Однажды жарким днем ветреного и пыльного марта мы надумали искупаться в реке Сируэлас — в «заводи дона Хосе», названной так по имени дона Хосе Сото, алахвэльского богача, во владениях которого она находилась.

Подойдя к заводи, мы увидели обычную ораву ребят, весело плескавшихся в свежей, прозрачной воде. Целый час барахтались мы вместе с другими; наконец, озябнув, вылезли на берег погреться на солнышке. Потом быстро оделись и пустились в обратный путь через большой приусадебный луг, окруженный плантациями сахарного тростника и засаженный многолетними раскидистыми смоковницами.

Ясное, безоблачное небо простиралось над нами. Мы медленно поднимались по склону широко раскинувшегося пастбища, сожженного палящим солнцем. В поту, задыхаясь от жары, мы присели передохнуть в прохладной тени смоковницы.