Сергей Иванов - Исчезнувшие зеркала

— Смотри! — Таня ткнула пальцем куда-то над его головой.

Нервно Алёшка обернулся, поискал глазами, куда надо смотреть, вернее, чего надо бояться.

— Ну ты что, Пряников Алёша?.. Надпись!

Алёшка прочитал, усмехнулся довольно свободно:

— И чего?

Но очень уж взгляд был странным у Тани.

— Она твоя разве подруга?

— Кто?! — тихо изумилась Таня.

— Ну, Рыжикова.

Огромнейшее облегчение свалилось на Таню. Ей хотелось рассмеяться, но слёзы выступали на глазах.

Она просто изумлялась на свою глупость. Рыжей, Рыжулей, Рыжиковой её звали только дома, и причём только дед и мама. Таня, которая рыжей не была, а главное, рыжей себя не считала, никому — ни в школе, ни во дворе — про эти прозвища, конечно, не говорила. Это всё можно было очень просто сообразить.

Ну не дедушка же будет кому-то рассказывать, как он свою Таню дразнит! И не мама же будет на стенке лифта выцарапывать глупые слова!

Алёшка с удивлением смотрел на Танино лицо, по которому ходили световые волны, как по экрану неисправного телевизора. «Эге, — подумал Алёшка, как по экрану телевизора… это надо запомнить. Это надо использовать для какого-нибудь открытия!» И он ещё что-то там стал накручивать интересное, уже совершенно успокоившись: до шестнадцатого этажа путь далёкий!

А Таня? Для очень многих история на том и кончилась бы: раз не про меня, моё какое дело! Но Тане представилась эта неизвестная Рыжикова, которая тоже будет теперь бояться входить в лифт. И бояться, что этот её Алёшка прочитает и кое-что поймёт…

— В каком она классе?

— Рыжикова Таня? В седьмом «Б», они вместе с моей Альбиной.

Тут уж Таня Смелая совсем успокоилась, — значит, и Алёшка точно не тот. И ей… особенно захотелось помочь бедной Рыжиковой!

Они сидели в смеловской квартире, Алёшке есть хотелось до ужаса, но говорить об этом было как-то неудобно!

С утра и почти до пяти часов он занимался наукой. Кое-где пытался кое-что открыть — Тане с её насмешками знать про это было совсем необязательно.

— Таня, мне вообще-то домой надо. Дел… по горло!

Когда Алёшка сказал: «По горло», Таня внимательно посмотрела на него, пошла к холодильнику, вынула банку с кабачковой икрой, масло, а батон как раз лежал на столе.

— Ешь пока, — она сказала. — А я пойду чайник поставлю.

Да, такая уж она была девочка: сразу чувствовала, когда надо было помочь — человеку или экскаватору. А как чувствовала, как она это всегда узнавала — загадка! Так думал Алёшка, уничтожая бутерброд за бутербродом. Ему казалось, не спеша. Но это ему только казалось.

А Тане пришлось задержаться на кухне, потому что сахару-то она так и не купила, а чай нить с чем-то надо. Скрепя сердце полезла на верхнюю полку, распечатывать сахарное НЗ для варенья. Дед Володя, конечно, таких дел не любит. Но о том ли надо думать, когда в доме гости. Так сказала себе Таня Смелая. Потому ещё, быть может, что не очень боялась нестрашного деда Володиного упрёка.

Когда она вошла в комнату, полбатона уже как бы никогда и не существовало и полбанки икры тоже. Дед Володя в таких случаях говорит: «Дело молодое!»

Таня села напротив, сделала себе бутербродик — не потому, что очень хотела есть, а для приличия: чтоб Алёшку поддержать. Хотя он уже так разохотился — никакие Танины приличия были не нужны.

Наконец Алёшка отодвинул в сторону довольно тощую горбуху, которая получилась из батона. Таня налила ему чаю и стала рассказывать про лифт.

Теперь про лифты все говорят. Даже есть такое мультипликационное кино: как человек писал в лифте и сделался дикарём.

— И наш долг помочь ей! — закончила Таня отличническим скучным голосом, ведь она ни в коем случае не хотела, чтоб Алёшка догадался про её бывшие волнения и ужасы.

— Кому ей? Лифтине-алифтине? — спросил Алёшка, который хорошо знал про Танину любовь к прямоугольной черепахе. И относился к этому с большим чувством юмора.

— Надо помочь Рыжиковой Тане! — сказала Таня и неожиданно покраснела, потому что «Рыжиковой Таней» в этой квартире была она сама.

— Хм! — Алёшка удивлённо пожал плечами. — Я ж тебе говорю: она учится в седьмом классе. Вот такая здоровая лбица! — Алёшка как можно выше поднял руку да ещё и встал — получилась довольно-таки внушительная «лбица».

— Тут рост ни при чём, — сказала Таня очень спокойно.

— А как ты ей будешь помогать-то? — Алёшка развёл руками.

Но ведь он был учёный как-никак, мыслей полна голова. Одна из них тут же и спрыгнула Алёшке на учёный язык.

— А! Знаю! — закричал он. — Очень просто можно помочь! Надо зачеркнуть эту «Рыжикову», и получится ничего не понятно: какая-то неизвестная Таня влюбилась в какого-то неизвестного Алёшку. И все… дела…

Слово «дела» он договорил уже таким голосом, будто у него внезапно начались рези в желудке. Наступила та неловкая секунда, которая тянется, словно резиновая.

Самое ужасное, что в Алёшке вдруг проснулось чувство юмора, и ему до ужаса захотелось хрюкнуть… то есть засмеяться… О! Как трудно было Тане ничего этого не заметить!

у моего папы, — сказала она очень тихо, — есть такая железочка на деревянной ручке, цикля полы циклевать.

— Ну знаем, ну и что? — спросил Алёша излишне хмуро. Ведь он всё ещё боролся со смехом.

— Вот и давай эту надпись сциклюем. А потом натрём самоблеском, вообще никто ничего не заметит.

— И надо этого типа выловить!

— Да ладно тебе, каждого глупого вылавливать… Что мы, рыбаки?.. — Таня открыла стенной шкаф, порылась там немного и с нижней полки взяла циклю — железную пластинку, загнутую на конце и на этом же конце острую.

— Иди пока делай, ладно? А я самоблеск поищу.

Алёша содрал зловредную надпись, а Таня потёрла то место самоблеском. Ну что же, получилось почти незаметно. Даже химический запах скоро выветрился. И здесь история во второй раз могла бы окончиться. Но в тот же вечер на лифтовой стенке появилась новая надпись:

Татьяна + В. Алёшка = некартошка.

Алёшка Пряников обнаружил её утром, когда ехал к Тане. Они вчера договорились на прудики. И вдруг… «Что это ещё за „некартошка“?» — думал Алёшка хмуро. Он вчера, когда циклей скрёб, ушиб себе палец. Теперь опять надпись!.. А, это же пословица такая: «Любовь не картошка, не выбросишь за окошко…» Глупая вообще-то пословица! Картошку тоже не будут в окно выбрасывать. Таких сколько хочешь можно придумать! Но с ходу придумать оказалось не так-то просто. Наконец его осенило: «Любовь не винегрет, не выбросишь в туалет!» А потом уж пошло дело: «Любовь не кисель, не выплеснешь под ель!», «Любовь не пельмени…» — но лифт уже остановился, и что там дальше, так и осталось тайной во веки веков.

Алёша позвонил в Танину дверь:

— Во, пригнал тебе черепаху полюбоваться… «Любовь не банан, не выбросишь под диван!» Я уж такого целую гору насочинил.