Эдуард Салениек - Белочка Майга

Дядя поднимается.

— Хватит! Пока я доплетусь… Мне, может, ещё три таких письма нужно отнести.

— Дядя Ванаг, — предлагает Белочка, — ну зачем вам в жару таскать тяжёлую дубину? Обождите, я срежу палочку полегче.

Она, не ожидая ответа, схватывает палку старика — и тут же отпускает:

— Ой!.. Нет, нет, не объясняйте, дядя Ванаг. Я сама знаю: эта палка может стрелять. Но как вы попадаете в цель — у вас ведь такие плохие очки?

Партизан улыбается, прижимает голову девочки к груди и, помахав ей на прощание рукой, уходит в сторону леса.

Майга долго смотрит ему вслед.

Кто скажет, что это партизан? Жалкий старый нищий! Разве не видите, с каким трудом он передвигает ноги?

Девочку пробирает радостная дрожь. Мамуся жива, мамуся воюет! Быть может, она, взобравшись на высокую гору, не один раз наблюдала за Белочкой в бинокль.

Девочка поднимает скот и громко поет:

Закружил ветер, донёс звонкий голос пастушки до усадьбы Чадуров. А там, в саду, прогуливается госпожа Чадур, Герта и Бузулиха. Гостья вздыхает:

— Герточка, когда же мы запоём вот так же весело, от всего сердца?

Госпожа Чадур поджимает губы:

— Доченька, ответь нашей дорогой гостье: «Когда фрицы переберутся со своими танками через Волгу — абер тогда большевикам придёт капут и вот тогда-то мы покажем, на что способны наши глотки».

— Но откуда же у пастушки могло взяться желание так весело распевать?

Герта выжимает презрительно:

— Фи!.. Фэ!.. Животное!

— Ах, Альви́на, абер у батрацких детей совсем иные сердца, чем у наших. Частенько мне кажется: у них вместо сердца не то каблуки, не то подковы со всеми гвоздями. Вот у этой все погибли постыдной смертью, а она знай себе поёт, ликует!..

А время катится, катится. За летом — осень, за осенью — зима.

Ещё вчера дул суровый северик и снег падал, как пух из огромнейшей — на весь мир! — подушки. Сегодня же такая тишина, словно Сиполайнанская волость отгородилась от ветра волшебной стеной.

На усадьбе Утлей Жан Лукстынь служит с мартынова дня [3] Мартынов день — 10 ноября. .В первый же день хозяйка огорошила парня словечком «вы». Если бы она вдруг завыла по-собачьи, и то он не удивился бы так, как этому «вы». Жан чуть было даже не решил, что богатеи делятся на два сорта — на плохих и хороших. Но уже через неделю парень уразумел: в Утлях та же постная каша, только миска понарядней.

«Жан, вы такой проворный!..» — а у «проворного» даже своей кровати нет. Спит на замызганном тюфячке на полу, в углу, под связками лука. С наступлением темноты сюда, словно полицейские на обыск, приползают целые отряды клопов.

«Жан, вы такой милый!..» — а «милого» заставляют трепать лён. Об этом, когда договаривались, не было сказано ни слова.

«Жан, вы такой честный!..» — а когда честный паренёк прихворнул, ему сразу же набили пенькой весь угол: не ешь даром хлеб — вей верёвки, вей!

Госпожа Утля раньше других богатеев учуяла, что от гитлеровцев потянуло кладбищенским духом. Ну, а если так, то и жить надо соответственно: одному богу помолиться, другому поклониться. Поэтому на мельнице сам хозяин говорит Жану:

— Жан, кажется, Голиаф — ваш дядя? Живёт тут же недалеко, у Чадуров? Пока подойдёт наша очередь, можете на часок сбегать погостить.

Сдвинув ушанку на затылок, Жан, как на коньках, летит по большаку. Давно он не виделся с дядей, с тётей Дорой, с Белочкой! Только краем уха слыхал: пока ещё живы.

На батрацкой половине пусто, ни души. Парень утирает вспотевший лоб и прикидывает: куда же податься? Больше всего ему хочется услышать звон колокольчика — голос Белочки.

Пока Жан топчется в нерешительности, в комнату входит… сама Белочка! Тут не до расспросов: где была, что делала — так озябла, бедняжка! Да и как не озябнуть в стареньком ношенном-переношенном пальтишке… Белочка хлопает Жана по полушубку и радостно смеётся:

— Ишь ты! Госпожа Утля разодела тебя, как родного сына!

Не думая, не размышляя, Жан надевает на озябшие пальцы девочки свои тёплые рукавицы:

— Возьми, носи на здоровье!

— Да в своём ли ты уме! Что хозяева скажут!

Забурлил весёлый разговор… И вдруг всё портит неожиданный вопрос девочки:

— Скажи, Жан, в такой мороз… партизаны здорово мёрзнут в лесу?

В мире и в Сиполайне тысячи самых разных вещей и дел. Белочка могла спросить Жана решительно обо всём, задать кучу вопросов. Только одного нельзя касаться: партизан! Это тайна, упрятанная за семью замками, за семью запорами. И надо же: Белочка спросила именно об этом!

Покусывая губы, Жан ворчит хмуро:

— Пусть себе мёрзнут. Что мне до партизан! А тебе разве их жалко?

Теперь хмурится и девочка:

— Жалко? С чего бы? Пусть себе мёрзнут. Я просто так спросила…

У дверей кто-то тихо стучит, и вот уже в комнату входит калека-нищий, опираясь на знакомую толстую палку.

Дядя Ванаг! И, наверное, снова с письмом от мамуси… А тут торчит этот противный франт, которому наплевать на партизан. Недавний приятель переметнулся к врагам. Теперь понятно, почему госпожа Утля одевает его тепло, как медвежонка!

Белочка срывает с рук дарёные рукавицы и швыряет их Жану в лицо:

— Чего тут прохлаждаешься? Твой хозяин уже глотку себе надорвал, зовёт не дозовётся…

Жан не остаётся в долгу:

— А ты тоже хороша! Целый час стрекочешь, как стрекоза. Бездельница! Иди в хлев, проверь овец! Ну!

Дядя Ванаг, отряхнув снег, весело смеётся:

— Будет вам, ребята… Признаться по совести, я с вами с обоими знаком…

Жан краснеет, как бурак.

— Но ведь она… Она сказала, чтобы партизаны перемёрзли, как прусаки.

— А ты… ты первый сказал, что тебе их нисколечко не жаль!

Дядя Ванаг ставит палку в угол и улыбается: оба не сводят тревожного взгляда с его заиндевевших усов. С них капает вода, как бы не отвалились!

— Не бойтесь, теперь у меня уже собственные усы; их мне подарила старуха Время… Слышь-ка, доченька, выйди посмотри, что там за птицы перед амбаром чирикают.

Белочка не уходит дальше крыльца. Она знает: дядя придумал. Нет у амбара ни птиц, ни зверей. Но если он так хочет, значит, надо.

А в это время лесной гость, ухватив Жана за воротник, шепчет в ухо:

— Штаб и Оса решили: живи пока у хозяев. Ты нам ещё здесь нужен. Теперь иди, позови Белочку, а сам понаблюдай за белыми воробьями.

Жан не обижается. Дисциплина! Время военное, каждый должен знать только то, что ему положено, не больше.

Примчавшись в комнату, Белочка торопит:

— Дядя Ванаг, читайте-ка поскорее письмо мамуси! А то кто-нибудь войдёт.

— А если у меня на этот раз и бумажки-то с собой нет?