Эдуард Салениек - Белочка Майга

Но отвернулось счастье. Что за проклятый день!.. Только Белочка заворачивает в рощицу, как её останавливает громкое «Хальт!»

Немецкий патруль: три солдата и среди них жалкое существо — оборванный нищий с тяжёлой дубиной. Всё пропало! Уж если фашисты захватили легендарного партизанского разведчика, дядю Ванага, то конец, конец…

Их взоры встречаются. Что же дядя Ванаг прочитал в глазах девочки? Как сумел он понять, что медлить нельзя ни секунды. Дядя Ванаг смеётся:

— Что же ты, Белочка, своих не узнаёшь?

Он протягивает руки — и вот Белочка уже в его крепких объятиях, что-то быстро шепчет на ухо, с опаской поглядывая на солдат. Да, она знает: эти гитлеровцы — замаскированные партизаны. Но всё равно вражеская форма пугает её.

Звонко поцеловав девочку, дядя Ванаг выпрямляется.

— Спасибо, дружок, от имени всех партизан сердечное тебе спасибо! Но мы уже сами догадались. Слава богу, накопили опыт, научились распознавать гадов. Но что верно, то верно: кулацкие и купеческие сынки, которых к нам засылали, завалились уже на первой неделе, а вот поповский вправду оказался самым ловким. И всё-таки мы уже денька два знаем решительно всё о его делах.

— Но, дядя… — Белочка в полном замешательстве. — Как же так? Они обсуждают… Они нападут на вас… Они… А вы…

— Скачи быстрей обратно, пока тебя там не хватились! — Партизан подсаживает её в седло. — Твоя боевая задача — молчание. Совершенно верно, они сейчас торжествуют, они нападут. Но вот тебе моё слово — уже завтра вся Сиполайна облегчённо воскликнет: «Собакам — собачья смерть!»… Скачи себе обратно и помалкивай. Пусть покривляются последний раз перед концом, пусть…

Ещё до сумерек девочка приходит к окончательному решению: в этом доме она последнюю неделю. Тут всё тревожит и давит её. А если мамуся и дядя Ванаг будут возражать, она знает, как их убедить:

— Ага, вы говорите, что я белочка? Ну так белочке и жить в лесу, в чаще… Знаете, позавчера у лавочницы в клетке погибла канарейка, бедняжечка. Вот так и со мной будет, если только вы меня к себе не возьмёте!

Далёкое детство. Ребята бахвалятся кто чем. Один может на высокое-высокое дерево вскарабкаться; другой — широкий-широкий пруд переплыть; третий — далеко-далеко камень забросить, чуть ли не до неба.

Я самый маленький. Мне, как говорится, нечем народ удивить. Однако стыдно промолчать, вроде — ты никудышный. И вот, набрав в лёгкие побольше воздуха, кричу изо всех сил:

— А я родился в году с двумя нулями!

Ага, замолчали! Кто-то спрашивает:

— Это что за год?

Гордо поясняю:

— Я родился двадцать четвёртого мая тысяча девятисотого года. Яблони в ту весну цвели… как в сказке!

…Мои предки были батраками, кочевали по хуторам крупных землевладельцев, по имениям баронов в Латвии. Чуть ли не сто лет назад переехали в Белоруссию. Тут они залезли в долги и купили кусок невозделанной земли.

Я родился и вырос между Днепром и Западной Двиной — латыши её называют Да́угавой. Представьте моё детство: все в поле, на лугу или в лесу, дома только я да бабушка. Мы орудуем на кухне. Мне четыре года. Вот бабушка и скажет: «Поди-ка вспугни кур с огорода». Я бегу, хватаю ком земли и швыряю. Мне четыре, но я уже понимаю: если курам-воровкам дать волю — пропадут огурцы. А потом бабуся напоминает: «Последи-ка за поросятами, не забрались бы в картошку». Я снова бегу и навожу прутом порядок среди хрюшек. А с шестилетнего возраста я пастух, работяга.

А как же со школой? Трудно было бедняку учиться в царское время: плати за ученье, бешеные деньги плати! Мне неожиданно повезло: я получил стипендию и смог поступить в гимназию. В ней только учебная плата за год была сто рублей золотом! А ещё за квартиру плати, учебники и книги купи, форменную одежду! И кормиться нужно. Да, образование стоило больших денег. Поневоле позавидуешь теперешним детям.

Много испытаний выпало на долю моему поколению. Тут и первая мировая война, и гражданская. Семь лет войны. Разруха. Голод. Тиф.

Литературную деятельность я начал как поэт. Первые мои стихи напечатаны в 1921 году. А потом писал и очерки, и рассказы, и сказки… На русский язык переведены: сборник рассказов «Щедрая жизнь», большая повесть «Роберт Залан» и написанные в соавторстве с М. Осите сказки «Синие пуговки».

Многим в жизни довелось мне заниматься. Был и учителем, и газетным работником, и редактором. Всего не перечислишь. Когда простился с Белоруссией, лет десять прожил в Москве. А потом — на Дальнем Востоке, в Сибири. Ныне — кажется, надолго — осел в Риге.

В Советскую Латвию приехал я в 1947 году. На первых порах поселился в сельской местности. Чтобы получше узнать жизнь ребят послевоенных лет, стал работать в школе.

Прошло больше года. И вот однажды ночью просыпаюсь, слышу: шум во дворе, какие-то недобрые голоса. Эге, бандиты нагрянули. В то время в лесах ещё прятались фашистские молодчики…

Давно это было, но и до сегодняшнего дня помню я голос бандита: «Чего там чикаться… крой его!»

Мысль написать о Белочке зародилась у меня задолго до бандитского налёта. Сама жизнь подсказывала тему.

…Дочурка соседа в сердцах хватает меня за рукав:

— Дядя, а я на вас сердита, очень, очень сердита. Я читала ваш рассказ о Белочке. Зачем вы её мучите? Оставьте в живых и бабушку!

— Милая моя, нельзя скрывать правду!

Но я не рассказал и сотой доли о тех ужасах, которые в городах и на полях нашей родины творили фашисты.

Недавно в Риге судили нескольких фашистских преступников. Их поймали только в 1965 году. Они скрывались больше двадцати лет! Что же выявилось на суде?

«…Оккупанты и их подручные в период с 1941 по 1944 год только в Ре́зекненском уезде уничтожили 15199 мирных жителей, из них 5128 еврейской и 311 цыганской национальностей… Фашистские палачи не пощадили даже 2045 детей. Они были зверски умерщвлены. Кроме того, 5089 жителей Резекненского уезда были насильно вывезены на принудительные работы в гитлеровскую Германию…»

Так будем от всего сердца ненавидеть поджигателей войны.

Эдуард Салениек

Шу́цманы — члены фашистской организации в Латвии во время гитлеровской оккупации.

Быстрей, быстрей! (нем.)

Мартынов день — 10 ноября.

Девочка (нем.)

Головка (нем.)

Хорошо (нем.)