Юрий Збанацкий - Куриловы острова

— А хоть бы и так! Я не подсчитывала, сколько было художников-академиков.

— Надо знать! — съязвил Конопельский.

— Учитель все должен знать, — добавил Зюзин.

— Закон! — театрально развел руками Трояцкий.

Учительница снова как-то поникла, готова была бежать из класса. Лицо ее покрылось красными пятнами. Все притихли. Даже Конопельский поглядывал на нее выжидающе: то ли ждал, чтобы она убежала, то ли, напротив, боялся, чтобы этого не случилось.

Учительница все же нашла слова, которые пришлись большинству учеников по душе:

— Я сама... сама только вчера из-за парты...

И тут девчонки застрекотали, как сороки:

— Не мешайте слушать!

— Конопля, ты брось свои штучки!

— Собралась шатия-братия!

— Мы Леониду Максимовичу скажем!

Настала тишина. Учительница чувствовала себя победительницей:

— Разве неизвестно, что один дурак может задать столько вопросов, что и сто мудрых на них не ответят?

Это выражение всем понравилось. Даже Маслов гоготал на весь класс. Конопельский и Зюзин тоже смеялись.

И уже больше никто учительнице не задавал никаких вопросов, так как урок кончился. Прозвенел звонок, и Марина Ивановна ушла из класса, так и не выполнив своего плана.

А Конопельский бахвалился перед дружками:

— Зелена она еще с нами тягаться. С нами, миледи, лучше не связываться.

— С нами шуток не шути, — злорадно пробормотал Маслов.

Что ни день, то все хуже, что ни ночь, то новые сомнения.

Школа жила своей жизнью. Все, как говорится, вошло в колею. Каждый день одно и то же: подъем, физзарядка, завтрак, голосистый звонок на уроки.

Все это для Миколки было знакомым, обычным. Такими же обычными для него были и уроки труда. Но интернатская мастерская была куда лучше, чем у них в городской школе. Не мастерская, а настоящий завод. Здесь было все: станки — токарные, фрезерные, сверлильные, верстак с тисками, электроточило, электропила, всевозможные фуганки, рубанки, словом, все-все, как на настоящем производстве. Вот уж где можно поработать! Да не тут-то было.

Дело в том, что их спальня жила не так, как другие, а по своим собственным законам.

Теперь для Миколки уже не было тайной, что всем в спальне заправлял Конопельский. Маслов, Зюзин и Трояцкий — его подручные, а все остальные делали то, что от них требовали. Боялись. Попробуй не послушайся — сам же виноватым окажешься.

Миколка хорошо помнил экзамен, который он должен был выдержать. Уже как-то после Конопельский ему сказал:

— У нас свои законы. Мы предпочитаем жить собственным умом. И кто не соблюдает наших законов, того мы объявляем вне закона.

Этот парень любил выражаться фигурально. Он много знал. Учителя про него говорили: способный, начитанный, но уж такой норовистый, такой норовистый...

После обеда и мертвого часа все школьники выполняли домашние задания. Делалось это организованно, в классе, под наблюдением воспитателей.

Миколка уже с первых дней заметил, что между их воспитательницей и ребятами спальни установились какие-то странные отношения. Он догадывался, что учительница знает о том ненормальном положении, которое существует у них в спальне, но не хочет, даже больше того, избегает какого бы то ни было вмешательства в их дела.

Мальчики «старались». Они просили лишь об одном — не беспокойтесь, Лукия Авдеевна, у нас все хорошо, тихо, мирно и дисциплина на высшем уровне.

Воспитательница боялась заглянуть к ним в спальню, а мальчики потихоньку покуривали себе у раскрытого окна, часто резались в «дурака», а то и на деньги. В свободное от занятий время устраивали «баню» какому-нибудь «соне», то есть валили на спящего все одеяла и держали его под ними до тех пор, пока тот как следует не вспотеет. И это считалось самым невинным развлечением. Более неприятное приходилось переживать тому, кто засыпал раньше других. Ему насыпали в нос табаку, а то привязывали за ухо к кровати. Подобные «развлечения» назывались «театром». И горе тому, кто посмеет пожаловаться воспитателю или директору. Да, собственно, никому и на ум не приходило жаловаться. Смеялись поочередно — сегодня над одним, завтра над другим. Если кому-то был не по нраву «режим» в спальне — от него быстро избавлялись. Недовольному приписывались такие грехи, что Лукия Авдеевна объявляла его неисправимым преступником и добивалась, чтобы «дезорганизатора» образцовой спальни куда-нибудь перевели.

— Лукия Авдеевна в наших руках, — похвалился как-то Конопельский.

— Да неужели? — удивился Миколка.

— Главное — у человека найти ахиллесову пяту, — по-ученому отвечал на это Конопельский. — Ты слыхал что-нибудь про слона и мышат? Не слыхал? Оно и видно, что тебя еще надо учить и учить... Не зря и в интернат вас, мистер, направили.

Он говорил это таким тоном, будто сам находился не в том же интернате и не на тех же правах.

— Так вот, ахиллесова пята нашей воспитательницы — это вопросы. Она их боится, как слон мышей.

— А почему слоны мышей боятся?

— А ты у слонов спроси, — сострил Конопельский.

Миколка стал повнимательнее присматриваться к воспитательнице.

Лукия Авдеевна ежедневно наблюдала за тем, как готовят ее питомцы домашние задания.

Некоторое время ученики сидели над учебниками сосредоточенно. Однако задачи или письменные упражнения выполняли не все. В их спальне имелись знатоки того или другого предмета, вот они и трудились. Конопельский же и его подручные только делали вид, что думают. Когда тот, кто выполнил задание, подавал знак, Конопельский немедленно заводил разговор с Лукией Авдеевной.

— Лукия Авдеевна! О чем-то я вас хотел спросить?

Лукия Авдеевна вдруг вспоминала, что ее куда-то вызывали, и минут десять — двадцать в классе не появлялась. Этого было достаточно. Задачу все быстренько переписывали, успевали «проконсультироваться» и по другим предметам. Лукия Авдеевна была довольна: уроки все приготовили, про вопрос Конопельский забывал.

В спальне висел «Перечень умений и навыков для пионеров третьей ступени». Лукия Авдеевна не раз говорила: старайтесь, мальчики, приобретайте навыки, не подводите своего воспитателя.

Как-то при Миколке Лукия Авдеевна спросила:

— Валентин, о чем говорилось на Третьем съезде комсомола?

— Не знаю, — спокойно ответил Конопельский.

— Почему? — удивилась учительница.

— Я же там не был.

Лукия Авдеевна рассердилась:

— Ты думаешь, что говоришь?

Конопельский округлил глаза:

— Лукия Авдеевна! Как же! Я как представитель высшего класса млекопитающих, то есть человек, от низших существ тем и отличаюсь, что как примат из приматов способен к мышлению, а также, как вы лично можете убедиться, без каких-либо затруднений владею членораздельной речью...