Михаил Колосов - Бахмутский шлях

На другой день мать на работу не пошла, вместе с Мишкой направилась в школу.

Она долго о чем-то разговаривала с директором, пока, наконец, позвали в кабинет Мишку.

С большим трудом директор допустил его к занятиям и предупредил, что он делает это «только ради матери».

Рано утром, уходя на работу, мать разбудила Мишку:

— Встань, сынок, закрой дверь.

Было еще совсем темно, но она уже торопилась. С недавнего времени мать работала в парке отправления товарных поездов, здесь дежурства дневные и ночные — неудобно: дети одни остаются, да и работа не из легких — технический конторщик. Но зато платят больше. С первой же получки это сразу почувствовалось: она купила Мишке ботинки, Насте — варежки…

— Встань, сынок, закрой, — повторила она.

Мишка сквозь сон слышит материн голос, но не может проснуться. Наконец он встает и, натыкаясь на табуретки, идет в сенцы.

— Не забудь купить керосину, деньги на столе. Только пораньше сходи, а то разберут.

Мишка, качаясь, стоит босой на ледяном полу, слушает. Холод жжет подошвы ног, но и это не может его разбудить.

— Есть будете борщ и кашу, в чулане стоят. Подогреете. Да с огнем осторожнее, не балуйтесь. Ну, закрывайся хорошенько. Об уроках помни…

Мишка машинально говорит «ладно», задвигает засов и возвращается в постель.

Мать некоторое время стоит на крыльце, пробует, хорошо ли закрыта дверь, потом подходит к окну, заглядывает в него. В комнате темно и тихо. Вот слабо скрипнула кровать, и снова все замерло. Она постояла еще немного и пошла в предутренней темноте, кутая руки в концы платка.

Дул резкий, пронизывающий ветер, с крыш срывался снежок.

На планерку не пошла — поздно, направилась прямо в контору. Вся смена уже была здесь.

Она поздоровалась, стряхнула у порога с себя снег, подошла к столу, стала готовить свой фонарь.

Между сменами всегда было небольшое затишье, в это время люди успевают перекинуться шутками, сообщить новости. Но это продолжается недолго, всего несколько минут, а потом начинали трещать телефоны: поезда мчались по всем направлениям, они не любят стоять, им давай дорогу…

— Что, мать, невеселая сегодня? — спросил у нее старший конторщик. На работе ее все называли ласково — «мать». — Опять сын натворил что-нибудь?

— Мало ли у матери забот, если она мать… — улыбнулась, хотела перевести разговор на шутку, не любила говорить о своих бедах.

— Замуж надо выходить, — полушутя-полусерьезно сказал старший конторщик.

— У всех одно, — отмахнулась, зажгла фонарь, проверила карандаши, взяла книжку натурных листков, стала подкладывать копирку.

Раздался звонок телефона.

— Начинается, — сказал старший конторщик и снял трубку. Он записал что-то на бумажку, объявил: — На седьмой путь тянут Волноваху. Отправление в семь пять. Кто готов?

В смене работало три списчика вагонов, но мать никогда не выжидала, когда кто-то откликнется.

— Я пойду, — сказала она, взглянув на часы: было без двух минут семь.

— Давай, Ковалева!

Она вышла из комнаты. Было еще темно, снег валил мокрыми хлопьями, фонари на высоких ажурных столбах светили тускло.

В парке поездов не было, только на пятом пути стоял состав — он должен отправляться в семь ноль-ноль. Паровоз уже прицеплен.

Взглянула на светофор — горел красный сигнал — и не стала искать тормозной площадки, нырнула под вагон.

Шестой и седьмой пути были свободны, и она побежала вдоль линии в сортировочный парк. На ходу подумала о доме: все ли там в порядке? Вспомнила, как сидела в кабинете директора, как он ей рассказывал о проделках Мишки. Заходили учителя, добавляли, сокрушенно качали головами. Девочек обижает, уроки не учит… Она сидела, слушала, сгорала от стыда.

Вспомнила обо всем, и даже сейчас стало стыдно. «Воспитывай его, — горько подумала она. — Что он вот там делает? Разве уследишь…»

Впереди блеснули два фонаря: тендером вперед паровоз, пыхтя, тащил состав. Он обдал ее паром, медленно прошел мимо. Она взяла под мышку фонарь, начала списывать номера вагонов. 11832433, 12438120… Кроме номеров, она делала отметки: «п» — пульман, «кр» — крытый, «т» — вагон с ручным тормозом.

Писала она быстро, голова то поднималась, то опускалась: взглянет на номер — и тут же в листок запишет, взглянет — запишет…

Не сразу научилась этому, на первый взгляд несложному делу. Сначала она, как когда-то учили в школе, разбивала число на сотни, тысячи. Потом читала — одиннадцать миллионов восемьсот тридцать две тысячи… И, пока записывала, вагон уходил, за ним уплывал второй, а она, записав первые цифры, забывала последние. Но ее научили. Оказалось, здесь не нужны ни миллионы, ни тысячи. Нужен номер. А чтобы его схватить глазами и записать с одного раза, надо число разбить на несколько частей: 11-832-433, 1-325-006… Так легче.

Теперь она знала, что пульманы имели восьмизначные номера, крытые двухосные вагоны — шестизначные, маленькие прибалтийские вагоны — трехзначные… Это облегчало работу.

Все быстрее идет поезд, все чаще склоняется и вскидывается голова — вверх-вниз, вверх-вниз, все торопливее бегает карандаш.

Мать сначала медленно шла рядом с поездом, потом, чтобы успеть, побежала и продолжала писать на бегу. Но поезд уже набрал такую скорость, что за ним трудно угнаться, и она, взяв книжку и фонарь в одну руку, другой схватилась за скобу тормозной площадки, прыгнула на подножку. На перекошенной подножке лежал мокрый снег, мать поскользнулась и, чтобы не упасть, бросила фонарь и книжку, вцепилась в скобу обеими руками. Резко тормознув, поезд остановился, она по инерции качнулась вперед и ударилась боком об угол вагона. Отпустив скобу, соскочила на землю, подняла фонарь, книжку. Фонарь не разбился, но погас. «Ладно, — подумала она, отряхиваясь, — обойдусь без него: уже светает, можно и так разглядеть номера». И она принялась за работу. Если не могла рассмотреть номер на корпусе вагона, нагибалась и списывала его с рамы.

Состав был длинным — восемьдесят шесть вагонов. Но вот наконец и последний. Она взглянула на номер и пошла в контору, записывая на ходу.

Сердце до сих пор не могло успокоиться — испугалась, когда поскользнулась на подножке. Сразу вспомнились дети — Настя, Мишка. «Ох, Мишка, Мишка…» — думала она.

В этот момент пронзительно заревел свисток. Она вздрогнула, остановилась. Мимо, шипя и лязгая железом, прошел паровоз. Машинист, высунувшись из окошка, громко крикнул:

— По бульвару гуляешь, что ли?

Она ничего не сказала, вытерла выступивший на лбу пот, подумала: «Что это со мной? Надо себя в руках держать…»

В конторе ее нетерпеливо ждал старший конторщик.

— Ага, мать, пришла! Давай скорее подбирать документы, а то уже дежурный звонил.