Павел Шуф - Улыбка лорда Бистузье

Уж куда яснее. Нитками только кукол водить.

Но все равно вышла закавыка. Когда нам вручили машинку (то есть вернули обратно) и все в студии стали радостно аплодировать, режиссер махнул мне рукой и я, почему-то вдруг растерявшись, уставился на красный пупырышек поверх работавшей камеры и залепетал, позорно заикаясь:

— Я… Мы с Андреем очень рады… Спасибо за машинку… Она отлично печатает… Мы на ней еще в том месяце заметки для стенгазеты…

Я в ужасе умолк, только сейчас сообразив, что говорю совсем не то. Да и режиссер, нервно заметавшись, стал спешно «наматывать нитку на левую ладонь» и кивать в сторону Андрея. Нитка живо придушила меня. А Никитенко, будто только ждал момента выскочить в эфир, глянул в телекамеру, подался вперед, напрягся, словно хотел разглядеть что-то в ее холодном стеклянном блеске, и вдруг закричал, отчаянно моргая:

— Мама, ты меня видишь?.. Мама, я, кажется, утюг забыл выключить, когда галстук гладил. Проверь, пожалуйста…

Я скосил глаза на режиссера. Он наматывал на ладонь уже, пожалуй, третью катушку ниток…

Мы ожидали окончания передачи, сгорая от стыда друг за друга. Ну и победители! Ведь весь поселок, вся школа смотрела сейчас на нас.

Наконец пытка прекратилась. Погасли над головой огромные лампы, с которых лился на нас нестерпимый душный свет. Мое лицо было мокрым и горячим. Полыхал и Андрей. Я сердито глянул на него:

— Ты понимаешь, что натворил? Какой еще утюг? Где твоя память раньше была? Над нами же смеяться будут.

— Ты тоже хорош… — отбивался Андрей. — Выдал всех. Кто тебя за язык тянул, что машинка давно подарена. Тебе же объяснили — специфика у них такая.

Можно было ехать обратно — Мурад терпеливо ждал нас на стоянке телецентра. Я уже ступил было на подножку, но тут взмолился Андрей:

— Давай на ярмарку забежим — это ведь рядом.

— А что мы там потеряли? — отрезал я. — Может, хочешь утюг купить — взамен перегоревшего?

Но Андрей спокойно пропустил это мимо ушей и деловито объяснил:

— Там отличный фотомагазин. Мне нужна пленка в шестьдесят пять единиц. Кончается, а у нас такой нет. Давай забежим. Это быстро.

Фотомагазин мы нашли быстро — Андрей вел к нему уверенно. Эта дорога была ему хорошо известна. Он купил пять коробок пленки, и мы пошли обратно к стоянке — вдоль тягучей ленты магазинов, сцепленных друг с другом, как вагончики бесконечного бетонного поезда, загнанного в тупик. Если бы магазинчики стояли не на фундаментах, а на колесах, к ним можно было бы подвести рельсы, подогнать тепловоз и перекатывать веселую ярмарку с места на место, заманивая покупателей не только в Ташкенте, но, к примеру, и в нашем поселке.

Мы проходили мимо витрин, уставленных часами и сумками, зонтами и кастрюлями. Из распахнутых дверей кафетерия валил вкусный запах цыплят-табака. Когда, лавируя в толпе, мы пробегали мимо одной из витрин, что-то царапнуло мой взгляд, испугало. Захотелось вернуться и посмотреть — что.

— Погоди! — я схватил Андрей за руку. — Подожди секундочку, я сейчас, — и бегом вернулся к озадачившей меня витрине.

Среди всевозможных ложек и подстаканников, хрустальных корзин и чугунных черных коней стояла ваза, фарфоровая ваза. И ваза, и картинка на ней были мне на диво знакомы.

Эта ваза была близнецом, родной сестрой той, которую Ромка Суровцев сдал лейтенанту Барханову. К вазе привалился ценник — 8 рублей 20 копеек

Я подозвал Андрея:

— Гляди что тут, узнаешь?

У Андрея отвисла челюсть.

— Та самая, — ахнул он. — Лаокоон… Продают что ли? Это же комиссионный магазин. Как она сюда попала?

— Продают… — передразнил я Андрюху. — Наша в кабинете стоит — забыл, что ли? Ее школе передали.

Андрей захлопал глазами.

— Точно! У нас она… Тогда откуда эта?

— Вот и я спрашиваю.

Мы вошли в магазин, полный покупателей. Дождавшись, когда продавец чуточку освободился, я спросил:

— Вас можно на минуточку?

— Что вам, мальчики? — Продавец равнодушно скользнул по нашим лицам и остановил взгляд на пишущей машинке. — Если сдавать — у детей не принимаем. А что за машинка? «Москва», что ли?

— «Москва», — кивнул я.

— От детей и без паспорта не принимаем. Пусть придут родители.

— Мы не сдавать, — объяснил я. — Мы про вазу хотим спросить. Там, на витрине.

— А что спрашивать? Ваза как ваза. Ширпотреб. Цена обозначена. Нравится — берите. Купить можно и без паспорта. Показать?..

— А. какого она века? — заволновался я. — Век какой, век?

— Какой век? — рассмеялся продавец. — Наш, конечно. Родимый, двадцатый. Ваза эпохи голоцена, но век — двадцатый.

— Значит, она не древняя? — спросил Андрей голосом человека, у которого грабители только что бесцеремонно отняли что-то очень дорогое. — Если она этого века, то откуда же в ней взялись царские деньги?

Продавец сощурился и, теряя терпение, раздраженно бросил:

— Да что вы мне голову морочите? Какие царские деньги? Она на витрине четыре месяца стоит. Три раза уценяли, а все не берут. Народ нынче грамотный пошел. Антиквариат от халтуры отличать умеет. Вы, мальчики, что-то напутали. Не мешайте работать.

Андрей округлил глаза и с обидой выпалил:

— Мы напутали? Как бы не так. Я вам сейчас покажу кое-что, — и тут он, к моему удивлению, достал из сумки снимки, которые посоветовал ему захватить на телепередачу директор школы. Там, на передаче, Андрей про фотографии и не вспомнил. Где вспомнить, если у него в голове один только утюг и был… А ведь пригодились все-таки фотографии.

Андрей протянул снимки продавцу:

— Смотрите, если не верите.

Продавец глянул мельком и равнодушно сказал:

— Такая же. Но их у нас две было. Может, и наша. Где покупали?

— Да не покупали ее! — воскликнул я. — В земле нашли. На огороде. Вот он нашел — Ромка. Он в нашей школе учится.

— А деньжата?

— В вазе лежали.

— Вы что-то путаете, ребята. Вазе от силы полвека, а деньжата постарше. Вот если бы наоборот… Никак не могли в ней деньжата оказаться. Да и зачем вазу в огороде прятать — невелика ценность, ведь и червонца не стоит.

— А деньги? — не сдавался Андрей. — Ведь деньги-то древние.

— Бумажки!.. — махнул рукой продавец. — Это только нумизматам интересно. Вот если бы золотой чеканки — это вещь. Вы лучше сами спросите у Водяного Знака. Вон он, в углу топчется.

— У кого спросить? — растерялся я.

— Я же сказал — у Водяного Знака. Тот, худой. Нумизмат он.

— А почему его так называют?

— Да за страстишку его. Они здесь часто собираются, коллекционеры. Диковинный народ! Обмениваются, да и, случается, продают свои сокровища. Не без этого. А этот знаменит тем, что любит деньги на просвет просматривать — водяные знаки изучает, сверяет по каталогу — не подделка ли. Поэтому свои так его между собой и прозвали. У него отличная коллекция.