Стефан Пастис - Дневник «Эпик Фейл»: допущены ошибки [litres]

А вот картонка, с помощью которой он укрепил своё письмо:

Наша корпоративная вывеска, символ уважаемого бренда – и валяется теперь где-нибудь на свалке в Боулингвилле, США.

– Но это ещё не всё. О своём подлом поступке Индюк упоминает только потом, постфактум. И знаешь, как именно? Спрашивает: «Слушай, тебе ведь не нужна была та штука на лестничной площадке?» Я говорю: «Конечно, нужна!» А он такой: «Ну, её там больше нет». Это вообще как? Ни тебе извинений, ни… – Я гляжу сквозь прутья ограды на своего делового партнёра. – Ты меня слушаешь?

Эпик не сводит глаз со Стейси, белой медведицы, которая делит с ним вольер. Стейси, однако, интересует только её надувной мяч.

– Эй, может, уделишь мне внимание? – кричу я. – Надо что-то делать! Мы должны устранить угрозу.

Эпик бочком подходит к Стейси. Медведица сердито рычит. Тогда Эпик валится на землю и прикидывается мёртвым.

– Забудь про женский пол! – требую я. – Сосредоточься на деле. Нам нужен план!

Эпик сворачивается клубком в уголке вольера.

– Слышишь меня? Знаю, сейчас наше положение сложное, но сдаваться нельзя. У всех корпораций бывают спады.

Эпик недоумённо моргает.

– Ладно, – смягчаюсь я. – Вообще-то я хотел приберечь новость на потом, но, так уж и быть, скажу. – Я выдерживаю театральную паузу. – Знаешь, кто сидит слева от тебя, всего через две клетки?

Медведь широко зевает.

– Тюлени! – выпаливаю я. – Вкусные тюлени!

Я забираюсь на ограду и как сумасшедший тычу пальцем в сторону.

– Еда! Угощение! Глупые жирные тюлени! Прямо как в твоих любимых историях!

Эпик не реагирует.

– Ну, хорошо, – вздыхаю я. – По крайней мере, это точно тебя порадует. – Я вытаскиваю из кармана два батончика из воздушного риса, которые передала Донди, и бросаю их в вольер.

Эпик мгновенно чует знакомый запах и встаёт на задние лапы, чтобы поймать лакомство, но ловит лишь пустоту.

Потому что есть кое-кто попроворнее.

Как видно, Стейси интересуется не только надувными мячиками.

Я управляю «кадиллаком». Ну, не то чтобы управляю. Я кручу руль, а Индюк жмёт на педали.

– Напрасно ты посадил его за руль, – волнуется на заднем сиденье мама. – Он очень рассеянный.

– Ничего страшного, – отвечает Индюк, – я же рядом.

– Эй, а это что за страхолюдство? – Я выворачиваюсь вбок, показывая на самую уродливую в мире садовую скульптуру.

Машину резко бросает к тротуару. Индюк перехватывает у меня руль.

– Видишь? – восклицает мама. – Он чуть не задавил пешехода!

– Ты что вытворяешь? – рычит Индюк.

А я, собственно, ничего не вытворяю. Просто эта садовая скульптура – натуральное издевательство над природой. И мне она кажется смутно знакомой.

Любители вольной интерпретации скажут, что это, к примеру, богиня, восстающая из пены морской, или Адам, простирающий руку к Богу.

Ну а я вижу обезьяну, которая подбрасывает вверх курицу.

С какой радости кому-то понадобилось выстригать из садовых кустов обезьяну, которая подбрасывает вверх курицу, для меня загадка. Может, эта скульптура возвышает обезьян как биологический вид. Или принижает кур. Так или иначе, из-за неё едва не погиб человек.

В общем, Индюк отстраняет меня от управления автомобилем и дальше ведёт сам. Мы приезжаем в небольшой парк на холме.

Индюк достаёт из машины переносной холодильник и тащит его к столику для пикника.

За столиком сидят индюшиные приятели по боулингу; под тяжестью их кеглеобразных фигур прогибаются скамейки.

Ненавижу эти субботние сборища. Меня так редко выпускают из тюрьмы, а я трачу драгоценные минуты совершенно бездарно!

Маме тоже не нравятся похожие на кегли дядьки, поэтому обычно она берёт с собой летающий диск «фрисби» и заставляет меня его кидать.

Что не приносит мне особой радости.

Мы проходим фотосинтез. Все ученики прилежно склонились над учебниками.

Я сижу на задней парте и стараюсь выстроить самую высокую на свете башню из резиновых ластиков.

– Тимми, будь добр, подойди сюда, – донельзя самоуверенным тоном обращается ко мне Новенький, чей голос легко докатывается до последнего ряда.

На задней парте я обитаю с тех пор, как Новенький разрешил садиться, кто где хочет. Там очень удобно: мои башни из ластиков учителю не видны.

Проходя мимо Ролло, который теперь сидит впереди, я пронзаю его гневным взглядом. После того как он нанёс непоправимый вред моей личной и профессиональной жизни, мы не общаемся.

– Есть минутка? – интересуется Новенький, когда я подхожу к его огромному столу.

– Максимум тридцать секунд, – отвечаю я. – Мама засадила меня за учебники.

– Насколько я могу судить, сейчас ты не слишком занят, – отмечает Новенький, указывая на мою башню из ластиков.

– Я ставлю опыт, демонстрирующий влияние фотосинтеза на резиновые ластики, – говорю я. – Не надо оценивать явление исключительно по внешнему виду.

– Видишь ли, – Новенький понижает голос, – мне неловко признаваться перед всеми, но я и сам до конца не понимаю все тонкости фотосинтеза.

Почему-то я не удивлён этим признанием. Ясно же, что Новенький звёзд с неба не хватает.

– Разве это должно меня волновать? – спрашиваю я.

– Полагаю, нет.

– Тогда можно мне продолжить эксперименты с фотосинтезом?